Она посмотрела на своих старых соратников.

— Он играет с огнем, которого не видит. И может спалить не только нашего парня, но и самого себя. Наша задача — не дать ему этого сделать.

Я остался на ночное дежурство.

Больница затихла, погрузившись в вязкую, напряженную тишину, нарушаемую лишь редкими звонками с приемного покоя да скрипом каталок.

Я делал обход, проверял капельницы, вносил записи в истории болезни. Рутина. Но мысли были далеко.

Журавлев точно хочет меня уничтожить.Не просто припугнуть, не поставить на место. Именно уничтожить. Но зачем? Какую реальную опасность я для него представляю? Я всего лишь Подмастерье в провинциальном городе.

Я остановился у окна в конце коридора, глядя на темные силуэты домов. Профессионально растоптать — это единственный способ, который у него есть.

Логика была неумолимой. У него нет на меня компромата. У него нет рычагов политического влияния, которые бы работали против меня, пока меня прикрывают Кобрук и барон.

Значит, он будет бить по единственному уязвимому месту. По моей работе. Будет искать врачебные ошибки, нарушения протоколов, неточности в документах. И если не найдет — он их придумает.

Бумаги. Тысячи бумаг, которые сопровождают жизнь и смерть каждого пациента. Вот его поле боя.

Что ж, посмотрим, кто кого. Ты ищешь ошибку в моих бумагах? А я ищу ошибку в твоем плане.

Я устроился в пустой ординаторской и стал заполнять историю болезни пациента, которого мы готовили к утренней операции. Строчка за строчкой, диагноз, план лечения, подпись.

Бумажная крепость, которую я выстраивал вокруг каждого своего действия.

Именно в этот момент он появился. Не материализовался плавно, как обычно, а ворвался в мое сознание, как разряд статического электричества.

Фырк. Его всего трясло. Усики дрожали, хвост был распушен, а глаза стали круглыми, как блюдца, полные неподдельного ужаса.

— Двуногий, все пропало! — выпалил он паническим мысленным шепотом. — Там этот… статистик… он на тебя компромат нарыл! Настоящий!

Я замер, ручка застыла над бумагой.

— Какой компромат? — нахмурился я.

Вечерний холод пробирал до костей.

Семен Величко ждал у служебного входа, переминаясь с ноги на ногу и пряча руки в карманы куртки.

Его дядя, Магистр Леопольд Величко, стоял у черных служебных машин, провожая своих коллег. Магистр Журавлев, даже на улице, не мог успокоиться и что-то говорил ему, энергично размахивая руками.

Демидов и Воронцов, безмолвные тени, уже сидели в темном салоне автомобиля.

Наконец, дверцы захлопнулись, и машины бесшумно отъехали, растворяясь в вечерних сумерках. Леопольд на мгновение остался один, глядя им вслед.

Затем он резко развернулся и направился прямо к племяннику. Лицо его было строгим, официальным, лишенным всяких родственных чувств.

— За мной! — бросил он на ходу, даже не останавливаясь.

Семен поспешил следом, едва не споткнувшись.

Они поймали такси. Всю дорогу молчали. Тишина в салоне была тяжелой, гнетущей.

Семен ежился под холодным, оценивающим взглядом дяди, который тот бросал на него время от времени. Чтобы не встречаться с ним глазами, он отвернулся и смотрел в окно, на пролетающие мимо фонари, бездумно считая их.

Когда такси остановилось у его стандартной панельной девятиэтажки, Семен засуетился, вылезая из машины. Дядя молча расплатился с водителем и вышел следом.

Они молча вошли в тускло освещенный подъезд, пахнущий сырым бетоном и чем-то неопределенно-кислым.

Лифт, откликнувшись на вызов с дребезжащим вздохом, медленно потащил их на седьмой этаж. Всю дорогу они молчали, и эта тишина давила на Семена тяжелее гранитной плиты.

У двери своей квартиры он долго не мог попасть ключом в замок, пальцы не слушались от волнения.

— Дядя Леопольд, ты уж прости за беспорядок, я не ждал гостей… — пробормотал он, наконец справившись с замком и распахивая дверь.

Он шагнул внутрь и щелкнул выключателем.

Тусклая лампочка под потолком озарила типичную холостяцкую берлогу молодого лекаря.

Стопки книг и медицинских свитков громоздились на полу, на единственном кресле и на маленьком кухонном столе.

Пустые кружки из-под кофе стояли повсюду. На спинке стула висел его рабочий халат. Это был не свинарник, а скорее хаос человека, для которого учеба и работа полностью вытеснили быт.