Шрифт:
Оля послушно отводит ладони от глаз.
Так смешно она, по-девчоночьи, пыталась спрятаться в домике…
Достаю из спортивок резинку, Оля задерживает взгляд на блестящем квадратике, непонимающе хлопает ресницами… А потом ка-а-ак понимает…
Раскрывает ротик пораженно, ладони снова тянутся к глазам, чтоб закрыть, спрятаться опять в домике.
— Ты думаешь, если закроешь глаза, то все исчезнет? — усмехаюсь я, демонстративно медленно зубами надрывая упаковку.
— Я-а-а-а… Сава… Я просто… Ой! — совсем по-детски ойкает она, когда я приспускаю спортивки и, поглядывая на нее, принимаюсь зачехляться.
Оля смотрит, не отрываясь, глаза испуганно расширяются, губки еще больше раскрываются, образуя идеальное “О”.
Ох, малышка, как мне нравится… И ротик твой тоже… Все попробуем… Все.
— Он… — шепчет она, и интерес ее, невинно-порочный, просто сводит с ума, — он такой… Большой… — последнее слово она выдыхает с мучительным стыдом, уже не краснея даже, некуда там краснеть. Покрываясь белыми пятнами! Молчу, не торопясь, позволяя изучить чуть-чуть.
— Я тебе дам потрогать, — хриплю я, тяжело сглатывая при этой сногсшибательной воображаемой картинке, — потом. Хорошо?
— Хорошо… — заторможено кивает она, не отрывая взгляда от моего члена. Клянусь, это самое бесстыдное и самое невинное зрелище на свете: нежная девочка, изучающая член. Пиздец, как вставляет! — Но… — она вскидывает на меня тревожные свои глазки, — он же… Не поместится!
— Проверим сейчас.
У меня нет больше терпения.
Потом побалуемся.
Скольжу к ней, накрываю полностью собой, дышу ей в губы:
— Расслабься, Птичка… Ты мне веришь?
Кивает.
И послушно обнимает меня тонкими пальчиками, доверчиво ведет по шее, по плечам, напряженным мускулам.
— Будет чуть-чуть больно… — предупреждаю ее, — но потом пройдет. Веришь?
Снова кивает.
А потом…
Выдыхает в губы тихо-тихо:
— Я люблю тебя…
У меня перед глазами все плывет. Так сильно сердце бьется, что даже больно. И не понять, где больнее сейчас: в груди, или в готовом взорваться члене.
Люблю тебя… Черт… Моя девочка…
— Я тоже люблю… — шепчу ей, не задумываясь даже. Потому что это правда. Черт…
Прижимаюсь к ее губам своими, щедро делясь ее вкусом, проникаю сразу глубоко языком в рот, целую-целую-целую… Зацеловываю, заставляя расслабиться, прижаться ко мне доверчиво и нежно, закинуть ноги мне на талию…
И скольжу в нее, одним длинным, быстрым движением, легко и плавно. Чуть затормозив внутри, там, где была тонкая преграда.
Оля вскрикивает пронзительно и звонко, ногти впиваются мне в плечи, царапают кожу.
— Все-все-все… — торопливо шепчу я ей в нежное пламенеющее ушко, — все, Птичка, все… Сейчас пройдет…
— Больно… — испуганно бормочет она, — Сава… Больно…
— Пройдет… — я не знаю, что говорить, правда, как утешить, тоже не знаю. И уж тем более не знаю, как себя затормозить.
Она такая узкая, такая тесная, так сладко и горячо меня обхватывает, что не могу сдержаться.
Легонько, враскачку двигаюсь, понимая, что ей сейчас никакого кайфа нет. В то время, как для меня — кайф исключительный, феерический.
Я не мог себе представить, когда сюда шел, что будет вот так!
Что так вообще бывает!
— Потерпи, малыш… Потерпи чуть-чуть… — я еще что-то несу, такое же тупое, и целую ее опять, целую, глажу, держу, чтоб не выкрутилась, не попыталась из-под меня выползти. У нее и без того без шансов, но мне чисто на инстинктах хочется держать. Прижимать к себе. И двигаться к ней, с каждым толчком устанавливая свое право на эту девушку.
На то, что она теперь — полностью и окончательно моя.
Навсегда.
Оля уже не пытается вырваться, не шепчет про боль. Только царапает мои плечи, мягкие губы скользят по моему горлу, и я, повернувшись, жадно слизываю слезы на ее щеках и висках.
Сладкая… Ванилька… Моя ванильная птичка… Вся моя…
Кайф…
Вот это полет…
Самый охуенный в моей жизни…
17. Что будет после?
Это было больно. Блин… Я никогда не думала, не предполагала даже, что первый раз может быть… таким.
Одновременно болезненным и… сладким. Волнующим. Очень непонятным, непривычным по ощущениям.
Сава такой… большой. Это не странно, не открытие, я же все чувствовала, когда ночью в поезде сидела на его коленях. Но все равно одно дело нащупывать задницей, поджимающейся от волнения и страха, нечто твердое и серьезное такое, а другое… Видеть. И ощущать. В себе.
Картинка того, как Сава, не торопясь, усмехаясь порочно-лениво, открывает зубами упаковку презерватива и раскатывает латекс по длинному крепкому члену, навсегда теперь со мной.