Еще немного пожамкав, он отпускает меня на пол, выдыхает, поправляет сбившееся и откровенно выпирающее спереди полотенце, садится, с трудом умещаясь на малюсенькой табуреточке за узким кухонным столиком.

А я, чуть покраснев от того, что смотрела ему в пах, бесстыдная такая, принимаюсь торопливо накрывать стол.

Выкладываю блинчики, достаю оставшееся после ночного пиршества варенье и мед в маленьких симпатичных баночках, насыпаю в кружку кофе.

Сава наблюдает за мной, и взгляд его… Странный. Мне кажется, что он чуть-чуть удивляется, как тогда, в поезде, с дошиком и пюре моментального приготовления.

Но я так взволнована, что не пускаю лишние мысли в голову.

В конце концов, я впервые кормлю парня на своей кухне… После ночи любви.

И это…

Это утро моей новой жизни.

Отличное, по-моему.

— Дедуль, да я закрутилась… — я рассеянно кручу волос на палец, смотрю в окно на залитый солнечным светом двор. Там на убитой, но вполне еще миленькой детской площадке бегает ребятня, их мамочки прячутся в тени от чересчур активного в это время года солнца.

Надо же, вечер уже, а жара не спадает.

— Закрутилась она, — ворчит дед, — минутки не нашла за неделю, чтоб деда набрать. А мне что думать? Я уж к тебе собрался…

— Не надо! — слишком поспешно вскрикиваю я и тут же замолкаю, ругая себя ругательски. Ну вот что за дура? Никакой сдержанности! Он же точно что-то заподозрит!

— Это еще что за новости? — тут же оправдывает мои ожидания дед, — ты чего там такое делаешь, что боишься моего приезда?

— Да ничего я не боюсь, — торопливо принимаюсь исправлять ситуацию, — просто ничего не случилось вообще… Чего ты срываться будешь? Тем более, что у тебя там как раз работа…

— Это да, — неохотно соглашается дед, — сезон охоты, мать его… С утра до ночи мотаюсь.

— Ну вот… — я включаю ласковый, успокаивающий тембр голоса, но, опять же, не слишком, потому что переборщу — и дед снова насторожится. — А я тут просто реально закрутилась, дедуль… Работу себе нашла хорошую, и ремонтик затеяла…

— Это на какие шиши? — строго уточняет дед, — кредит не бери! Я вышлю!

— Нет-нет! — заверяю я его, снова обругав себя дурочкой, — я аванс получила. Да и ничего такого… Чисто обои переклею, а то совсем же страшные… И занавесочки поменяю. И скатерть на столе… Ну, и еще по мелочи… Посуду новую, чайник…

Я все говорю и говорю, ласково, успокаивающе, и дед становится мягче, убаюканный моими сказками. Правда, не до конца, главное вычленяет все же:

— А что за работа?

— Ой, да тут клининговая компания…

— Это уборщица, что ли?

— Ну… Типа того…

— Это что еще за работа такая? Нет, тебе не подходит! Ты зачем уехала из дома? Чтоб в грязи колупаться?

— Да деду-у-уль… — снова тяну я, — это совсем другой уровень, ты чего? Нас целая команда, убираем с помощью всякой техники… Прикинь, у них даже моющие пылесосы всякие есть! И окна не вручную моем, а при помощи специального робота! Очень современно! И платят хорошо очень. Мне хватит и на жизнь, и на ремонт, и одежду себе куплю зимнюю! А те деньги, что мы откладывали на это, как раз на оплату учебы пойдут и расходы, с ней связанные! Я, наоборот, рада очень!

Дед снова успокаивается, но продолжает придирчиво расспрашивать меня о том, как проходят дни, чем питаюсь, куда хожу, читает нотацию, чтоб никуда по вечерам не шлялась и никому не верила.

Тут я с чистой совестью даю обещание.

По вечерам я вообще никуда не шляюсь.

Некогда мне.

Забиты вечера по самое “не балуйся”…

Во двор въезжает белая низкая машина с непонятным значком на капоте, из из нее выходит мое то самое “не балуйся”.

Замираю, как всегда, как каждый божий день всю эту сладкую неделю, рассматривая своего парня.

И опять ощущая какую-то нереальность ситуации.

Он слишком… Вот просто слишком хорош! Щелкает сигналкой, проводит ладонью по взъерошенным белым волосам, задирает подбородок, безошибочно выискивая мои окна и замечая меня, столбом застывшую.

Улыбается… О-о-о… Эта улыбка его… Сумасшествие какое-то…

Машет мне, и разноцветные фенечки на запястье болтаются. А затем он быстро, практически бегом, направляется к подъезду.

Его провожают взглядами мамочки, выгуливающие своих мелких после садика, старушки, ковыряющиеся в палисадниках с поздними осенними цветами, молоденькие девчонки, сидящие на лавке у соседнего подъезда.

Сава слишком яркий, слишком приметный, чтоб не глазеть.

Я их всех понимаю, да. Но это не значит, что не злюсь и не ревную. Ничего не могу с собой поделать, это явно выше меня.

Дед еще что-то бубнит в трубку и я, спохватившись, торопливо прощаюсь с ним. Клятвенно заверяю, что буду звонить чаще, отключаю звонок.

И бегу в прихожую, где как раз слышен шелест замка.

Бегу, чтоб сразу же, с прыжка, попасть в горячие жадные объятия моего парня.

Моего! Только моего! Выкусите все!