милости на будущее.

– Что ты говоришь?.. Отнять у меня жизнь! Ты, верно,

хотел сказать – корону? Да и это было бы нечестиво! Он и

мой отец – родные братья, они сидели на коленях у одного

отца… одна мать качала их у своей груди. Брось, слы-

шишь! Каким нелепостям ты готов поверить в лихорадке!

– Поверить! – повторил Рэморни. – Для меня внове, что

меня зовут легковерным. Но, искушая меня, Олбени взял в

посредники такого человека, что ему поверит каждый, коль

скоро речь пойдет о злом умысле… Даже лекарства, изго-

товленные его рукой, отдают ядом.

– Ну, этот раб оклевещет и святого, – возразил принц. –

Тебя попросту одурачили, Рэморни, как ты ни хитер. Мой

дядя Олбени честолюбив и не прочь закрепить за собой и

своим домом такую долю власти и богатства, на какую он

не вправе притязать. Но предположить, что он замышляет

свергнуть с престола… или убить своего племянника… Фи,

Рэморни! Не понуждай меня сослаться на старую пого-

ворку, что творящий зло ждет зла и от других. Твои слова

подсказаны тебе подозрением, а не твердой уверенностью.

– Вы роковым образом заблуждаетесь, ваше высоче-

ство! Но я этому положу конец. Герцога Олбени ненавидят

за его жадность и корысть, а ваше высочество – вас, может

быть, больше любят, чем…

Рэморни запнулся. Принц спокойно договорил за него:

– Меня больше любят, чем уважают? Это мне только

приятно, Рэморни,

– Во всяком случае, – сказал Рэморни, – вас больше

любят, чем боятся, а для принца такое положение вещей

небезопасно. Но дайте мне слово рыцаря, что вы не раз-

гневаетесь на меня, что бы я ни сделал ради вас как пре-

данный слуга. Предоставьте мне вашу печать, чтобы я мог

от вашего имени вербовать друзей, и герцог Олбени не

будет больше пользоваться при дворе никаким влиянием

вплоть до той поры, когда кисть руки, которая еще недавно

заканчивала этот обрубок, не прирастет к телу и не начнет

действовать по-прежнему, подчиняясь приказам моего

рассудка.

– Но ты не отважился бы омыть свои руки в крови ко-

роля, – строго сказал принц.

– О, милорд, ни в коем случае. Кровь проливать ни к

чему. Жизнь может – нет, должна – угаснуть сама собой.

Перестаньте подбавлять в светильник масло и отнимите у

него заслон от ветра, и в нем угаснет дрожащий свет. По-

зволить человеку умереть не значит убить его.

– Верно… Я упустил из виду такой прием. Итак, до-

пустим, мой дядя Олбени перестанет жить, – так, полагаю,

нужно выразиться? Кто же станет тогда править Шотлан-

дией?

– Роберт Третий – с соизволения и при поддержке

мудрого и почитаемого Давида, могущественного герцога

Ротсея, правителя королевства и alter ego51, в чью пользу,

надо полагать, добрый король, утомленный трудами и за-

ботами державной власти, добровольно отречется от пре-

стола. Итак, да здравствует наш славный юный государь,

король Давид Третий!

Ille, manu fortis,

Anglis ludebit in hortis52 .

51 Второго «я» (лат.)

52 А тот, обладающий мощной рукой, будет играть в уединенных садах ( лат.).

– А нашему отцу и предшественнику, – сказал Ротсей, –

разрешат ли жить монахом и молиться за сына, по чьей

милости ему предоставлено будет право сойти в могилу не

ранее, чем этого потребует естественное течение вещей?..

Или на его пути тоже встанут те небрежности, вследствие

которых люди «перестают жить»? Ему не придется сме-

нить стены тюрьмы или подобного тюрьме монастыря на

спокойную темную келью, где, как говорят священники,

«беззаконные перестают буйствовать и где отдыхают ис-

тощившиеся в силах».

– Вы шутите, милорд! – ответил Рэморни. – Нанести

вред доброму старому королю – это противно законам и

политики и естества.

– Зачем бояться этого, – ответил, нахмурясь, принц, –