надо бы отлучить его от безумств и суеты светской жизни,

которые, по словам святых людей, подобны омертвелым

членам и должны быть отсечены и отринуты, потому что

мешают нам следовать путями добра.

– Понимаю… ты хотел бы, чтобы Джон Рэморни, ко-

торого полагают виновным в безрассудствах моего сына,

был удален от двора, – с облегчением сказал монарх, – до

поры, когда эти неприятные пересуды забудутся и наши

подданные научатся смотреть на нашего сына иными гла-

зами – с большим доверием?

– Хорошее предложение, государь мой, но я пошел бы

несколько дальше. Я посоветовал бы удалить на короткое

время от двора также и принца.

– Как, Олбени? Расстаться с сыном, с моим первенцем,

светом очей моих, когда он… при всей своей взбалмош-

ности он так дорог моему сердцу!. Ох, Робин, я не могу, я

не хочу!

– Нет, я только предложил, милорд. Я понимаю, какую

рану такое решение должно нанести родительскому серд-

цу, разве я сам не отец? – И он склонил, голову, как будто

безнадежно сокрушенный.

– Я этого не переживу, Олбени! Ведь и наше на него

влияние, иногда забываемое в наше отсутствие, но неиз-

менно действенное, пока он с нами, должно, по твоему

замыслу, совершенно прекратиться. Подумай же, какие

опасности могут тогда обрушиться на принца! Я лишусь

сна, если Давида удалят от меня, в каждом вздохе ветра мне

будет слышаться его предсмертный стон. Да и ты, Олбени,

хоть ты и лучше умеешь это скрыть, и ты будешь трево-

житься не меньше, чем я!

Так слабовольный государь старался ублажить брата и

обмануть самого себя, утверждая как нечто безусловное,

что между дядей и племянником существует нежная при-

вязанность, которой на деле не было и тени.

– Ваша отцовская нежность слишком легко переходит в

тревогу, милорд, – сказал Олбени. – Я отнюдь не предлагаю

предоставить принцу свободу следовать буйным его на-

клонностям. Я разумею так: Ротсея следует поместить на

короткое время в какое-нибудь подобающее место уеди-

нения, отдать на попечение какого-либо разумного совет-

ника, который будет отвечать за поведение и безопасность

принца, как наставник отвечает за ученика.

– Что ты! Наставник? Словно Ротсей не взрослый! –

возмутился король. – Он уже два года как вышел из воз-

раста, когда юноша считается по нашим законам несовер-

шеннолетним,

– Римляне были мудрее, – заметил Олбени, – по их за-

конам совершеннолетие наступало четырьмя годами поз-

же, а если следовать здравому смыслу, право надзора мо-

жет простираться в случае нужды и дальше, так что срок,

когда человека признают совершеннолетним, должен ме-

няться в зависимости от нрава. Возьмите, например, юного

Линдсея*, графа Крофорда (кстати, он выступает покро-

вителем Рэморни в его споре с городом): это мальчик пят-

надцати лет, обуреваемый сильными страстями и твердо

идущий к цели, как мужчина лет тридцати, тогда как мой

царственный племянник, обладая куда более приятными и

благородными свойствами и ума и сердца, в свои двадцать

три года проявляет иногда легкомыслие своенравного

юноши, которого ради его же блага следует держать в узде.

Но не огорчайтесь, что это так, государь мой, и не гневай-

тесь на вашего брата, если он говорит вам правду, потому

что лучшие плоды – те, что медленно созревают, и лучшие

кони – те, с которыми было немало труда, пока их не объ-

ездили для поля битвы или для ристалища.

Герцог умолк и, дав королю Роберту погрузиться в

раздумье, выждал две-три минуты, а затем добавил более

веселым тоном:

– Но не сокрушайтесь, мой благородный государь,

может быть спор удастся еще разрешить без боя и без

всяких трудностей. Вдова бедна, потому что ее муж, хоть и

получал достаточно заказов, был склонен к безделью и

мотовству, так что дело, пожалуй, можно будет уладить