Шрифт:
Возьмемъ еще нмецкую редакцію.
,Da Maria in den Garten trat,Begegneten ihr drei J"unger zart
Der eine hiess Michael,Der andere hiess Gabriel,Der dritte Daniel.Daniel fing an zu lachen.Maria sprach: was lachst du?Daniel sprach: ich sehe in der Ruhnacht einen Dieb daher gehen,Der will dir dein liebe vertrautes Kindlein stehlen.Maria sprach: das w"urde nicht sein gut,Der mir das stehlen thut,Der muss gebunden sein.Petrus bind, Petrus bind.Petrus sprach: ich habe gebunden,Mit eisernen Banden,Mit Gottes Handen,Dass der Dieb muss stille stehen,Stehen wie ein Stock,Stehen wie ein Bock,Stehen wie ein Stein,Und z"ahlen alle Tr"opflein,Die in dem Meere sein,178
Und z"ahlen alle Sternlein,Die am Himmel sein,Und z"ahlen alle Kindlein,Die nach Christi Geburt in der Welt gebohren seyn.Das gebiete ich dir, es sey Frau oder Mann,Bis ich ihnen mit meinen Augen gesehenUnd mit meiner Zunge wieder losz"ahle.Dass lege ich dir auf im Namen Gottes 1 ).Такіе заговоры читаютъ ночью, обходя вокругъ того, что желаютъ предохранить отъ воровъ. Посмотримъ, изъ какихъ элементовъ создался заговоръ. Очевидно, что собственно заговоръ вложенъ въ уста Петра. Петръ заклинаетъ вора. Предшествующая сцена — это уже придатокъ. Хотя она очень часто встрчается въ заговорахъ, однако можетъ и отсутствовать, а собственно заговорную формулу Петръ можетъ произносить и при другихъ обстоятельствахъ. Слдующая редакція представляется уже значительно упрощенной.
,Petrus ging aus zu besehen seinen Samen
Unterdessen kammenDie Diebe und stohlen seine kleinen Kinder.Da sprach Petrus:Du Dieb sollst stehen wie ein StockUnd sehen wie ein Bock… 2 ).Здсь уже суть заговора совершенно ясна. Она заключается въ формул, выражающей пожеланіе, чтобы воръ сталъ, какъ палка, и смотрлъ, какъ козелъ. Какъ возникла такая формула? Предполагаетъ ли она обрядъ, или сравненіе происходитъ съ явленіемъ даннымъ? Мн кажется, что формула родилась изъ обряда. Есть такой рецептъ:
С. М. H. Rex
F H E X.
X. X.
X.
179
„Вышеприведенные знаки пишутся на записк, защемливаются въ палку и потомъ втыкаются въ землю такъ, чтобы земля ее прикрыла. Совершаться это должно утромъ, до восхода солнца. Это врное средство навести столбнякъ на того, кто хочетъ украсть что-нибудь“1).
Объяснить значеніе абракадабры невозможно. Но, безспорно, она — позднйшій привсокъ къ обряду втыканія палки. Въ то время, какъ упоминаніе палки сохранилось почти во всхъ варіантахъ, абракадабра не оказала на нихъ никакого вліянія.
Въ латышскихъ заговорахъ находимъ полное подтвержденіе зависимости разбираемаго мотива отъ обряда. Здсь извстны заговоры отъ воровъ и въ вид только что приведенныхъ, но есть и боле короткія формулы, связанныя съ обрядомъ. „Если хочешь, чтобы духъ умершаго удержалъ вора, то смряй покойника и отржь палку, длиной въ его ростъ. Затмъ, посл заката солнца, обойди кругомъ своего имущества или поля и тащи позади себя упомянутую палку. Дошедши до того мста, съ котораго началъ обходъ, воткни палку въ землю приговаривая: кто здсь будетъ воровать, пусть останется на мст, какъ эта палка покойника!“ „Чтобы отпустить вора, надо вытащить палку, ударить вора палкой по ляшкамъ и сказать: Уходи злодй“2)! Въ чемъ смыслъ такого обряда? Обрядъ въ данномъ случа уже нсколько затемнился. Палка обладала магической силой потому, что раньше она приходила въ боле тсное соприкосновеніе съ покойникомъ. Это объясняютъ русскія чары на воровъ. Чтобы воръ не вышелъ изъ круга, сдланнаго около чего-нибудь, должно взять изъ савана нитку и смрять ею длину мертвеца; обойти три раза около дома, кладовой и т. д., потомъ нитку обернуть около палки, которую воткнуть въ середин обойденнаго пространства, и сказать слдующее: „Какъ сей мертвецъ, рабъ Божій (и. р.), не встаетъ и не выходитъ изъ могилы, такъ бы сей заблужденный рабъ не вышелъ изъ сего круга“3). Палку обматывали ниткой изъ савана.
180
Очевидно, мы имемъ дло съ изобразительной чарой. Палка изображала вора, нитка — саванъ. Въ эстонскомъ пастушьемъ оберег палка, съ надтой на нее шапкой пастуха, изображаетъ самого пастуха1). Воръ спутанъ саваномъ; онъ какъ бы уже покойникъ. Вдь вещь, взятая отъ покойника, способна передать человку качество покойника, его неподвижность. Къ заимствованію отъ покойника нечувствительности и неподвижности очень часто прибгаютъ въ колдовской и знахарской практик. Пользуются этимъ и латыши. „Чтобы привязать вора къ себ или къ возу, возьми шнурокъ, прикинь его ко всмъ членамъ покойника и въ конц каждаго члена завяжи на шнурк по узлу. Такой шнурокъ имй постоянно при себ или на возу… Какъ только воръ прикоснется рукой къ теб или къ возу, онъ тотчасъ окоченетъ“…2). Такая чара не сопровождается заговоромъ. Она передаетъ вору свойство покойника и какъ будто бы обладаетъ изобразительнымъ элементомъ: узлы надъ членами покойника изображаютъ связываніе членовъ вора. Но есть изобразительныя чары на воровъ боле яркія. Чтобы остановить вора, надо спутать ножки стола чмъ-нибудь, имющимъ отношеніе къ украденному. Заговоръ тоже не требуется при этомъ. Но иногда появляется и заговоръ. Такъ, если украдена лошадь, и хотятъ задержать и вернуть вора, опутываютъ ножки стола поводьями и приговариваютъ: „Вяжи, вяжи вора, пусть онъ прідетъ назадъ на лошади“3)!
Такимъ образомъ, оказывается, что въ эпическихъ заговорахъ отъ воровъ не только формула, говорящая о стояніи вора, но и формула, говорящая о связываніи вора, обыкновенно влагающаяся въ уста Маріи, имютъ своей основой обрядъ. Весь же эпическій элементъ — продуктъ, очевидно, позднйшій и явился въ результат стремленія оправдать священнымъ авторитетомъ магическій обрядъ. Собственно, какъ мы видли, въ основ было два магическихъ пріема: связываніе вора и обращеніе его какъ-бы въ
181
покойника. Изъ этихъ двухъ обрядовъ родились два мотива: „вяжи, вяжи вора“ и „стань воръ, какъ палка“. Въ дальнйшемъ развитіи оба эти мотива слились въ одномъ эпическомъ сюжет. Выше былъ приведенъ краткій эпическій нмецкій заговоръ, въ которомъ оказывается налицо лишь одинъ второй мотивъ. Это заставляетъ предполагать существованіе самостоятельной эпической обработки этого мотива. Эпическаго заговора съ однимъ мотивомъ вязанія вора мн не попадалось. Возможно, что этотъ мотивъ и не получилъ самостоятельной эпической обработки, а прямо примкнулъ къ зародившейся эпической части мотива стоянія вора. Существующія сейчасъ эпическія формулы и являются продуктомъ взаимодйствія двухъ этихъ мотивовъ.