197

симпатическаго средства, a затмъ переносится въ заговоръ. Такъ при заговорахъ отъ желтухи появляется эпитетъ „желтый“, при заговорахъ на остуду — „ледяной“ и т. д. Въ данномъ случа воспаленіе, сопровождающееся сильнымъ жаромъ, напоминаетъ своей краснотой огонь. Отсюда — ассоціація къ головн. Но и эпитетъ „красный“ можетъ войти, какъ симпатическій, въ заговоръ отъ той же болзни. Головня и красный воротъ чернаго жупана выражаютъ одну и ту же идею: потуханіе огня. А симпатическіе эпитеты, какъ я уже говорилъ, очень склонны обращаться въ сквозные. То же случилось и съ эпитетомъ „красный“ въ заговорахъ отъ воспаленія. Извстенъ мордовскій заговоръ:

,Auf einem Herde befindet sich ein rotes M"adchen, rote Haare hat sie auf dem Kopfe ein rotes Tuch auf dem Kopfe, rote Kleider an, "uber die Kleider ist ein roter Gurt gebunden, rote Bastschuhe hat sie an den F"ussen, rote Bastschuhschn"ure an den F"ussen, rote Binden an den F"ussen, rote Handschuhe an den H"anden1).

Мансикка совершенно ошибочно полагаетъ, что въ этомъ образ комически отразилась „огненная Марія“2). Только предвзятое убжденіе, что подъ всякимъ женскимъ образомъ скрывается Богородица, и невниманіе къ обряду, источнику заговорныхъ образовъ, могли натолкнуть изслдователя на такое предположеніе. Между двицей, одтой во все красное, и Неопалимой Купиной нтъ ничего общаго. Одинъ образъ быль привлеченъ къ заговору, благодаря процессу творчества, какой отразился въ нмецкихъ заговорахъ и заставилъ Богородицу нести головешку или огонь; другой же образъ („красной“ двицы) былъ созданъ заговоромъ. Тотъ пріемъ, какой намтился въ отрывочномъ упоминаніи о панахъ въ черныхъ жупанахъ, красныхъ кавнярахъ, пріемъ симпатическаго эпитета, во всей сил выступаетъ въ образ „красной“ двицы. Если тамъ были только красные воротники, то здсь уже вся одежда красная. И даже сама двица „красная“. Съ образомъ двицы

198

случилось то же самое, что мы уже наблюдали надъ образомъ щуки. Тамъ эпитетъ „желзный“, приданный первоначально зубамъ по извстнымъ соображеніямъ, распространился потомъ на весь образъ. Здсь эпитетъ „красный“ пережилъ то же самое. На панахъ пока только красные воротники. На двиц — все красное. Но можно предполагать, что и двица первоначально не вся была красная. Заговоръ кончается интересной подробностью: „красныя рукавицы на рукахъ“. Если мы отбросимъ эпитетъ „красный“ во всхъ остальныхъ случаяхъ, то у насъ получится образъ совершенно аналогичный тому, какой выработался въ нмецкихъ заговорахъ. Тамъ въ рукахъ Маріи головешка; здсь — на рукахъ двицы „красныя“ рукавицы. Ту же судьбу, что и эпитетъ „красный“, пережилъ и другой, параллельный ему, „черный“. Въ блорусскомъ заговор эпитетъ „черный“ замтно уже склоняется къ характеру сквозного: черные жупаны, черныя кареты. Можетъ быть, онъ и былъ уже сквознымъ въ томъ заговор, откуда выдернута эта фраза. Ему, какъ и „красному“, соотвтствуетъ образъ „черной“ двицы1). Такъ оказывается, что два эпитета, взятые отъ потухающей головни, черный и красный, существующіе въ блорусскомъ заговор, въ другихъ заговорахъ получили самостоятельное развитіе, выработались въ самостоятельные мотивы. На разработку заговоровъ съ симпатическимъ эпитетомъ „красный“, можетъ быть, еще въ большей степени, чмъ головня, вліялъ пріемъ лченія рожи „красной“ матеріей, очень распространенный въ Россіи2).

Мн пришлось наблюдать лченіе рожи бабкой. У больного воспаленіе распространилось очень сильно: съ головы до колнъ. И вотъ бабка почти всего его обвила красной фланелью. При этомъ я еще узналъ, что для удобства, вмсто фланели на руки и ноги можно надвать красныя рукавицы и чулки. Не отсюда ли „красная двица“ мордовскаго заговора и „красныя кавняры“? То обстоятельство, что двица оказывается сидящей на под, вовсе не

199

комично. Оно было бы комично, если бы двица была дйствительно Богородица. Но образъ создавался безо всякой даже мысли о Богородиц. Вс подробности костюма списаны съ простой крестьянки. А посажена двица на под потому, что тутъ-то именно, около печи, и происходитъ лченіе огарками или сажей. Кром того, больные рожей почти всегда лежатъ на печи, потому что знахарки прежде всего не велятъ ее застуживать. Образъ красной двицы на под и больной, обматанный въ красное, лежащій на печи, невольно напрашиваются на сопоставленіе.

На появленіе симпатическаго эпитета „черный“ еще больше, чмъ головня, могло дйствовать употребленіе сажи, какъ средства противъ огника. Пріемъ этотъ извстенъ въ Малороссіи, гд наблюдаются и соотвтствующіе заговоры. Въ одной малорусской сказк разсказывается, какъ баба мазала сажей покраснвшую шею пьянаго мужа, думая, что онъ испорченъ1). Вотъ какъ тамъ лчатъ отъ огника. „Тимъ вихтыкомъ, шо мыють горшкы, брать навхрестъ въ челюстяхъ сажу, затоптувать огныкъ и прымовлять трычи: „Іхала баба лисомъ. Чорна запаска, чорна сорочка — чорный лисъ рубаты, вугильля палыты, вогныкъ затоптуваты“2). Что баба детъ рубить лсъ, это объясняется вліяніемъ на заговоръ другого обряда. „Якъ топлять въ пичи, взять нижъ, торкать нымъ навхрестъ челюсти, притоптувать тымъ ножемъ огныкъ и прымовлять трычи: „Ишла баба чорною дорогою. Сама баба чорна, чорна плахта, чорна запаска. Та не руба ни дуба, ни явора, ни березы, тильки руба огныкъ“3). Таковымъ мн представляется происхожденіе этихъ загадочныхъ образовъ въ заговорахъ отъ воспаленій. Ни о какой „огненной Маріи“ здсь говорить не приходится.

Опять повторяю, что свое толкованіе я дале сферы заговоровъ не распространяю. Однако и въ заговорахъ образы, обыкновенно сводящіеся къ „огненной Маріи“, не ограничиваются только кругомъ заговоровъ отъ воспаленій. Они

200

появляются еще въ мотив, связанномъ съ чарами на любовь. Такъ, въ одной присушк упоминаются какія-то „три двицы, три огненныя огневицы“1). Для Мансикка нтъ никакого сомннія, что въ нихъ отразилась все та же „огненная Марія“2). Онъ даже не сомнвается и въ томъ, что упоминающаяся въ одномъ изъ заговоровъ „баба сводница“ все та же „огненная Марія“. И изслдователь по этому поводу пробуетъ филологически объяснить, какимъ образомъ вмсто розоваго внка и горящаго куста, символовъ Богородицы, въ заговорахъ появляются печь, баня и вникъ3). Я посл вернусь еще къ этимъ образамъ, когда буду говорить о присушкахъ, съ какими они связаны. Здсь же ограничусь лишь указаніемъ на то, что между женскими образами изъ заговоровъ отъ воспаленій и сходными до нкоторой степени съ ними образами изъ любовныхъ заговоровъ нтъ ровно ничего общаго. Они связаны съ различными мотивами и развивались на почв различныхъ обрядовъ.

По поводу разсмотрнныхъ нмецкихъ заговоровъ можно отмтить нсколько чертъ, вообще свойственныхъ нмецкимъ заговорамъ. Если сравнить ихъ съ русскими, то бросится въ глаза бдность фантазіи ихъ творцовъ. Чудесный элементъ фантастики почти совершенно отсутствуетъ. Эпическая часть отсутствуетъ чаще, чмъ въ русскихъ заговорахъ, а когда присутствуетъ — кратка и почти всегда чисто христіанскаго содержанія, бдна образами. Разработка ея однообразна. Обыкновенно разсказывается, что шелъ какой-нибудь святой, и вотъ случилось, или сдлалъ онъ то-то. Перечни, столь частые у русскихъ, у нмцевъ значительно рже встрчаются и бываютъ обыкновенно короче. Совершенно отсутствуетъ лирическій элементъ, дающій такую прелесть русскимъ заговорамъ. Къ нимъ скоре всего можно приложить характеристику заговоровъ, какъ литературы практической, а не поэтической. Поэтическіе мотивы врываются въ нихъ рдко-рдко

201

и притомъ въ вид чего-то посторонняго. Таковъ хотя бы слдующій заговоръ:

Die Rose hat in diese Welt Uns Gott als K"onigin gesandt

Заговоръ очевиднымъ образомъ распадается на дв части. Заговоръ, собственно, составляетъ вторая часть. А первая, поэтическая, приставлена къ нему механически и взята, вроятно, изъ какого-нибудь ходячаго стихотворенія или псни. Вс перечисленныя особенности, мн кажется, говорятъ за то, что нмецкіе заговоры боле поздняго происхожденія, чмъ русскіе. Я имю въ виду не общую хронологію, a отношеніе къ той степени культурнаго развитія, на которой стоялъ народъ въ то время, когда создавалъ заговоры, сохранившіеся до нашего времени. Отсутствіе длинныхъ перечней, безспорно, указываетъ на то, что мысль практиковавшихъ заговоры привыкла уже къ большей степени обобщенія и отвлеченія, чмъ мысль человка, которому для обозначенія болзненнаго состоянія тла надо перечислить вс его члены. Сжатость формулъ также указываетъ на большее умніе пользоваться словомъ въ опредленныхъ цляхъ. Возможность прослдить вс стадіи развитія на однихъ заговорахъ съ чисто христіанскимъ содержаніемъ (заговоры отъ воровъ) указываетъ на то, что и самое развитіе мотива, вроятно, происходило въ эпоху христіанскую. Наконецъ, отсутствіе лирики и вообще поэтическаго элемента, мн кажется, указываетъ на то, что заговоры находились уже въ эпоху ихъ созданія въ рукахъ ограниченнаго круга людей; масса въ ихъ разработк не принимала участія. Этотъ кругъ людей