260

„Zamawiam 'swinie moje od choroby. Czy 'swinie twoje sa w domu? — Nie, niema ich w domu. — Id'z, zawolaj je na podw'orko i daj im jeczmienia. Kt'ore z nich bedze jadlo jeczmie'n, temu se nic nie stanie. Nie przez moja moc“ itd. Trzeba jeczmienia nasypa'c do spodni i trzy razy rzuci'c przez komin; odm'owi'c przytym wyzej przytoczona formulke i wtedy da'c jeczmie'n 'swiniom“1).

Очевидно, этотъ заговоръ стоитъ въ родств съ приведеннымъ выше костромскимъ заговоромъ (стр. 67) и также исполнялся прежде двумя лицами. Когда же заговоръ сталъ исполняться однимъ лицомъ, должна была непремнно явиться потребность подыскать идеальныя лица для веденія діалога, иначе онъ оказался бы висящимъ въ воздух. Въ этомъ же направленіи дйствуетъ и постоянное стремленіе подтвердить врачебные пріемы авторитетомъ необыкновенныхъ личностей. Какъ недалеко отсюда до появленія эпической формулы, показываетъ окончаніе заговора. Когда знахарь говоритъ nie przez moja moc itd., то онъ этимъ самымъ уже придаетъ священный авторитетъ своему средству. Оно какъ бы дано самимъ Богомъ. Теперь только остается подобрать соотвтствующее обстоятельство, при какомъ былъ данъ Богомъ рецептъ — и эпическій заговоръ готовъ. Таковымъ представляется мн процессъ развитія мотива „рецепта“. Но прослдить его на какомъ-либо одномъ рецепт я не могъ. Если бы нашлись новыя редакціи мазурскаго заговора, то, можетъ быть, это и удалось бы сдлать. Къ сожалнію, мн извстна только одна выше приведенная формула. Остальные заговоры мотива „рецепта“ оказываются уже съ эпическою частью. И, вроятне всего, они не развивались органически, а создавались по готовому уже шаблону, оригиналъ котораго давно утерянъ. Оригиналъ могъ развиться тмъ путемъ, на середин котораго стоитъ мазурскій заговоръ. А когда формула развилась, ею стали оправдывать самыя разнообразныя средства.

Въ заговорахъ отъ притокъ, прикосовъ, пристрту, призоровъ и т. п. болзней, часто встрчается образъ чудеснаго

261

мужа (булатный, желзный, золотой, черный). Этотъ чудесный человкъ натягиваетъ лукъ (тоже булатный, золотой, черный) и отстрліваетъ отъ раба Божія всякія болзни. Часто въ той же роли выступаютъ святые: Илья, Лука, Николай, Георгій и др. Самъ Христосъ съ святыми и небеснымъ воинствомъ спускается на землю и отстрливаетъ на вс четыре стороны приточное дло1). Эпитеты „булатный“, „черный“ и т. п. часто обращаются въ сквозные и имютъ симпатическое значеніе. Вотъ образчикъ такого заговора. „Есть рка черная, на тоі рки на чернои есть черноі муж и у того черного мужа есть черноі лук и выстрливает из раба Божія (м) пристрчу и прикосы…“2).

Можно думать, что мотивъ отстрливанія болзни развился изъ обряда, давно уже забытаго, но въ XVII вк еще практиковавшагося. Въ томъ же сборник, откуда взятъ приведенный заговоръ, сообщается два способа лченія приточныхъ болзней. „Из 9 пнеі смоля взят по 3 щепы, чтоб пен пня не видел. Да (б) тот (ч) близ, и ты на его двор поди, а (б) далеч, и ты на своі поді, да в полноч среді двора зажги, а дыру розкладі над верхом прямо огня, да зделаі 3x9 стрел, а стружек проч не отрзываі; здлаі лук да стрелку, зажги стружки; 1-ю стрел на свер, а отсылаі поимянно всякую болез, 2-ю на лет, 3 на сток, 4 на запад, а иные на посолон; говор: Выді из сего (ч), всякая болезнь приточная. A стреляі с огнем на двор, чтоб на кровлю летела. А послдняя стрел говор: Во век амин“3). По другому предписанію требуется „В леті на заход слнца зделат у воды (ч) въ его јмя з глины, нести въ сокровенно мсто се и поставит стоя, дастреляти 3x9-ю стрелы въ брюхо, а говор ко всякой стрелы: Стреляю от всякой болезни. 1 стрел говор: стреляю сего (ч) всякими приточными стрелами, чтоб не прикоснула всякая болезнь, что на свте болезнеі члческих. A иныі иныма болзнми… А как повалитце стреляючи, и ты в лежачего стреляі, а став к западу лицем“4). Первый изъ описанныхъ пріемовъ имлъ, очевидно,

262

цлью отогнать злого духа огненными стрлами. Второй же обрядъ можно истолковать двояко: либо, совершая его, стремились „отстрлять“ болзнь отъ больного, либо — перевести болзнь съ человка на изображеніе. Къ подобнымъ пріемамъ часто прибгаютъ дикари. Напр., на остров Борнео во время эпидемій въ дверяхъ ставятъ деревянныя изображенія человка, чтобы демоны поражали ихъ вмсто людей1). Но возможно, что описанный магическій обрядъ имлъ первоначально совсмъ иное значеніе: достигалась гибель человка, а не спасеніе. Съ подобными чарами мы уже познакомились выше. Какъ бы то ни было, безспорно, когда-то существовало отстрливаніе болзней, и изъ этого именно обряда развился разбираемый мотивъ. Эпитетъ „булатный“, „золотой“ и т. п. первоначально могъ появиться у стрлы, а потомъ уже обратиться въ сквозной, и такь могъ создаться образъ чудеснаго мужа, отстрливающаго болзни.

Остановлюсь еще на одномъ мотив. Часто заговоръ содержитъ просьбу къ птуху выклевать болзнь. При этомъ иногда и птухъ оказывается необыкновеннымъ. Такъ, напримръ, съ просьбой выклевать болзнь обращаются къ „питуну золотому“2). Въ одномъ заговор, посл шаблоннаго зачина, читаемъ: „в цистом поли зелен сат, и в этом саду много садоф и виноградоф, и в этом саду ходит петушок, золотой грибишок, маслена головушка, шолкова бородушка, и крыльё золоты, перышка серебряны. И ходит ён, клюё и выкл[евываетъ] и все сады и винограды. Я ёму помолюсь…“3). Слдуетъ просьба выклевать болзнь. Приложенія — золотой гребешокъ, маслена головушка, шелкова бородушка — попали въ заговоръ изъ сказки; но „крылья золоты, перышка серебряны“ — принадлежность самаго заговора. Въ данномъ случа все обращеніе къ птуху носитъ характеръ величанія и иметъ то же самое значеніе, какое придается послднему въ величальныхъ псняхъ. Ни о какомъ миическомъ существ здсь не

263

можетъ быть и рчи. Птухъ, къ какому обращается просьба, вначал быль самый обыкновенный птухъ. Хорошо извстны многочисленные факты ношенія дтей къ курамъ подъ насстъ съ просьбою взять отъ ребенка крикъ, дать ему сонъ и т. д. Но существуютъ и такіе пріемы лченія, при какихъ куръ заставляютъ выклевывать болзнь. Такъ, напримръ, отъ „сцни“ надо поставить ребенка среди хаты и обсыпать ячменемъ, позвать куръ и говорить: „Выбырайця куры сцнь, клюйця куры сцнь, и ўрошный, ўлёшный, и дзяный, и ношный, и сновношный и наповдзеный, и на сходъ сонца и на заходъ“. Принять ребенка, куры и съдятъ „сцнь“1). Можно предполагать, что иногда подзывался одинъ птухъ, и просьба обращалась не къ курамъ, a къ птуху. Такъ могъ зародиться мотивъ выклевыванія болзни птухомъ. Способы избавленія отъ болзней при помощи птицъ извстны и другимъ народамъ2).

На этомъ я и окончу обзоръ заговорныхъ мотивовъ. Разсмотрнные заговоры довольно убдительно доказываютъ, что въ нихъ подъ самыми фантастическими образами часто скрываются предметы самые обыкновенные. И мн кажется, на основаніи всего предыдущаго изслдованія, позволительно высказать предположеніе, что образы, встрчающіеся въ заговорахъ, не простые символы, какъ думаетъ Мансикка, a имютъ (или лучше — имли когда-то) какую-то реальную почву, на которой они, если не выросли, то, по крайней мр, укрпились. „Стремленіе объяснять все изъ христіанскихъ источниковъ создаетъ невозможное зіяніе между народными врованіями и литературой и само по себ въ его крайнихъ проявленіяхъ не боле законно, чмъ крайнія же точки зрнія Куна и Шварца, сводящихъ вс образы къ гроз, бур и солнцу. Несомннно, народныя врованія стремились переживать въ силу ихъ привычности, и приспособлялись къ новому пониманію. Съ другой стороны, церкви и христіанству естественно было стремиться истолковать по своему то, что