– Это-то откуда знаете?

– Я просматривал Ваши школьные сочинения... поразительная легкость мыслей, такой полет... сразу чувствуется настоящий ценитель искусства!

– Послушайте, давайте договоримся...

– Э, нет, милый, мы же условились - никогда не договариваться, а то какой Вы тогда диссидент? Хреновый, если не сказать точнее, помните анекдот про альпиниста? то-то...

– Да идите Вы...

– Очень напрасно. Я не враг Вам, нет-нет, конечно, и не друг тоже, поймите меня правильно... Вы хотите знать истину?

– Чего?

– Ну... истину, ту, к которой вы все стремитесь, нет, не хотите?

– Ничего я не хочу.

– Вы мне не верите? Ну, а Оруэла-то Вы читали, да?

– Ну читал...

– Ах вы, молодежь, все-то вы читали, все-то вы знаете; мы вам слово, а вы нам - десять. Вообще, конечно, это

правильно, сейчас ведь как?
– много книг новых издают, вот и

Евтушенко, Евгений Саныч, в "Огоньке" забытых поэтов печатает. Или помните ленинский "Огонек" за восемьдесят пятый год, как мы все удивились в ленинском номере - и Гумилев, Николай Степаныч, ну не чудо ли?

– Как же Вы разрешили-то? Или уже не спрашивают?

– Спрашивают, Павлик, еще как спрашивают... А знаете ли, я ведь собрал дома неплохую библиотеку, Вам должно быть известно, ну, может, кто рассказывал, что такое "конфискация", мой тогдашний начальник особо охоч был до декадентских журналов, "Весы", "Руно", помните - "письмо студента-естественника"?

– Ответ Белого Мережковскому?

– Помните, это прекрасно; так что уж: сами понимаете... как-то раз брали одного еврея, большой был умница, жена у него, дети, рояль кабинетный, Шагал в подлиннике, ну, не картина, конечно, так, рисуночек, но хорош!.. да, о чем я? ах, ну да, так вот, этот самый еврей оказался обладателем великолепного автографа Иванова-Разумника марта 1922 года на книге "Испытание в грозе и буре", причем - матери Андрея Белого, до нее книга, правда, так и не дошла, Александра Дмитреевна умерла как раз в этом самом 1922 году... Вы удивлены, что я так хорошо все помню? но такова моя работа, приходится запоминать слишком многое, и плохое, и хорошее, а Вы говорите "не спрашивают", милый, как такие мысли - и в нашу светлую головку?

– А Вы часом не пидер?

– Однако...

– А что, взаправду пидер, да?

– Друг мой, это просто прелестно!

– Что?

– А то, что мы тут с Вами - все давно извращенцы, не кажется ли, а?

– Вам, наверно, трахаться не с кем... Это называется фрустpационная сублимация, Фрейд, а затем и Фромм писали...

– Какая прелесть! Вы и Фромма читали!

– Между прочем, да; а Вы тут какой-то бред гоните.

– Ну давайте тогда поговорим о Фромме. Как Вы насчет "Частного случая некрофилии"?

– Лучше некуда, а потом я окажусь еще и фашистом, да? А давайте займемся любовью, дядя?..

– А мы тут с Вами и так занимаемся любовью... к Родине, а, Пашенька?

– Какой хороший разговор за Фромма.

– Ну, Фромм - это только предлог.

– Для чего?

– Ни для чего, английский знать надо. Продолжим работать. Вот вы все, молодежь, говорите: то вам не эдак, это вам не так, каждого из вас как-то обязательно сразу хочется обидеть, что ли... и главное - все действительно обижаются, а зачем? разве стоят слова того, чтобы на них обижаться? живите в мире...

– Но у нас нет ничего, кроме слов, мы говорим этими... да и: вначале было... слово!

– Все так, только, кажется, то слово самое... помните, у Андерсена? зеркало тролля из "Снежной королевы"? оно разбилось и в наших глазах теперь - осколки.

– Нифига себе сравнили! то-то зеркало - дьявольщина, а слово - от Бога.

– Да я не про это, сам принцип, понимаете? было одно большое, стало много маленьких... а если по-научному: слова

не более чем плохой перевод мыслей.

– Ага.

– Опять не верите?

– Чего Вам все это?

– Это?

– Безмазняк какой-то тут получается у вас, трепетись как баба, а толку-то?

– Вы хотите казаться грубым? Извольте.

– Я хочу казаться каким угодно...

– Вы ведь бываете в 20-ой комнате?

– "Юности"?

– Ну вот, видите...

– Она-то тут причем?

– Бог ты мой! Да никто, поверьте уж мне, никто никогда не при чем! И Григорий Карчикян тоже не при чем, и Вероника Марченко, и Инна Лещинер они все, естественно, не при чем. Но, согласитесь сами, если там много народу - и не при чем, это уже весьма и весьма подозрительно, так?

– Ну и что?

– А ну и ничего. И как вас там Миша Хромаков всех терпит...

– А он?..

– Нет, в отличие от Вас, он не стукач, как, впрочем, и Лена, и Ника или там, скажем, Илья Смирнов...

– Да вы что? Вы что - с ума сошли?

– Вам не нравится, что те, кого Вы держите за своих, на самом деле эти самые свои, или, может, Вам неприятно то, что Вас таковым совсем считать не станут?

– Зачем Вам все это?

– Как вы любите говорить о фактах, не называя их! Зачем мне делать из Вас предателя Вашей, извините, кампашки? Вы боитесь, что теперь с Вами потомственные диссиденты типа Смирнова с его "Контркультурой" бухать не будут? Могу посоветовать завязать с пьянством. Или очень тревожитесь за судьбы Родины? Вот не переживет Партия без вашего "Некс-стопа"! Или, может быть, товарища Рудиншнейна так заботят проблемы неформальной молодежи? Или, может быть, кучка одиноких молодых людей действительно перевернут мир в размере редакции журнала "Юность"? Года через три Вам будет стыдно, потому что они-то займутся делом, они уже сейчас своих барышей не упускают, а Вы так и останетесь - мальчиком по расклейке листовок! Не стыдно?