В журнал я тотчас послал опровержение. Месяц спустя (для этого пришлось затратить немало усилий) его напечатали.

БУСЛАЕВ

Через полгода предстояли Олимпийские игры в Мехико. Газеты напечатали серию очерков о тех спортсменах, которые могли претендовать на золотые медали в Олимпиаде. Обо мне, естественно, ничего сказано не было.

Но именно поэтому я вдруг опять стал получать письма. Люди писали отовсюду. Все интересовались моим здоровьем, планами на будущее, всех беспокоил один и тот же вопрос: буду я снова прыгать? Благодаря этим письмам я воспрянул духом. Прошло три года, как я исчез со спортивного горизонта, а меня не забыли. Я, оказывается, нужен массе незнакомых людей.

Я вновь вспомнил о Калинникове и решил добиться разрешения на госпитализацию в Сургану. Помог Всесоюзный комитет по физической культуре и спорту. Его руководство обратилось в Сурганский обком партии с просьбой.

Аэродром в Сургане был небольшой, однако народу меня встретило много. С цветами. Откровенно говоря, я на это не рассчитывал. У трапа стояли три машины. Комсомольцы усадили меня в "Москвич", отвезли в гостиницу и на весь период пребывания в Сургане взяли надо мной шефство.

На следующий день состоялся консилиум. В клинику я явился с тремя десятками рентгеновских снимков - они отражали всю историю моей болезни.

Калинникова я представлял иным: в очках, сухонького, стареющего. Он оказался крепким, широкоплечим мужчиной лет сорока восьми, с черными пышными усами и сильными пальцами. Держался он просто, уверенно, одет был в самый современный костюм с галстуком.

На консилиуме присутствовали еще десять хирургов - его ученики. Они долго рассматривали, передавая друг другу, мои рентгеновские снимки, говорили, что здесь необходимо поставить какое-то кольцо, там под таким-то углом пропустить штыковую спицу. Я пытался понять смысл их разговоров. Меня раздражало собственное волнение. С какой стати? Сколько уже было подобных консилиумов? Все повторяется!

Неожиданно Калинников обернулся ко мне:

– Вы какой наркоз предпочитаете? Обычный или перетуральный? При перетуральном наркозе обездвиживается лишь нижняя половина тела. То есть во время операции вы пребываете в полном сознании, но боли не чувствуете. Вам, наверное, известно, что общий наркоз может отрицательно отразиться на сердце, на почках - у кого как. А перетуральный почти безвреден.

– Погодите...
– я не мог поверить.
– Вы хотите сказать, что я смогу ходить, как прежде?

– Конечно! Иначе бы мы вас не вызвали!

Я пробормотал:

– Извините... Я хотел лишь уточнить: я буду ходить без костылей?

Врачи отозвались дружным хохотом. Калинников улыбнулся.

– На абсолютно ровных ногах. Понимаете? Можете быть свободны.

Я поднялся и поковылял из его кабинета на костылях.

Меня (в который уже раз!) положили на операционный стол. В предоперационной уже бубнил голос Калинникова. Он вошел с ассистентами.

– Ну, как себя чувствуете?

Я ответил:

– Как обычно.

– Прекрасно!

Он взял в руки дрель, напоминающую огромную бормашину, и нажал под столом педаль. Стальная спица закрутилась с бешеной скоростью и стала сверлить мою кость.

– Ох-х!..
– захрипел я.

– Вы чего кряхтите? Больно?

– Нет. Представляю просто.

– Ну, тогда поехали дальше!

Спица выскочила с другой стороны кости. Через полчаса (после пяти проведенных спиц) я спросил:

– Еще... долго?

Калинников, уже весь потный, указывая на мою ногу, что-то возбужденно объяснял своим ученикам. Он вдруг наклонился ко мне.

– А вы-то сами как хотите? Быстро или хорошо?

– Хорошо, - отозвался я.
– Быстро мне уже делали.

Чтобы отвлечься от неприятных представлений, я стал наблюдать за Калинниковым. В его движениях не было никакого таинства. Он все делал обыкновенно, но с удовольствием - сразу бросалось в глаза, что он занимается любимым делом. Держался он без напряжения, словно присутствовал не на операции, а ходил по квартире в домашних тапочках. Он не стеснялся своей мимики: то хмурился, то улыбался, а иногда вдруг как ребенок откровенно хвалил себя:

– Нет, ну какой я молодец все-таки! Так, так, - приговаривал он уже деловитей.
– Эту гайку мы сюда, а эту... А куда же эту?.. Ага, есть! восклицал он.
– Вот самое ее место!
– И просил ассистента: - Сейчас держите крепче. Поехали, поехали... Опа! Готово! Теперь давайте ту штуковину!

Когда на моей ноге наконец установили аппарат, Калинников отошел в сторонку и, прищурившись, склонил голову набок.

– Монолит!
– воскликнул он.
– Правда?

Я попытался улыбнуться.