Выступить решили на рассвете. На ночь расстелили одеяла, укрылись шкурами и оставили небольшой костёр. Огонь должен был отпугнуть возможных хищников. Нас никто не потревожил. В иные времена, тучи всяческого гнуса не дали бы нам спокойно переночевать, но теперь, возле берега, ослепительно синей реки, комарья не было и в помине. Но вместе с ними не было слышно и птиц. Тишину ночи нарушало лишь дыхание набегающих волн.

… Путешествие было не из приятных. Идти с лёгкой поклажей, не связывая себя ничем, как в прошлые разы, и тащить тяжёлый просевший плот, который течение норовило вырвать из рук и утащить вдаль — две большие разницы… Я сто раз пожалел, что нам нигде не попались во время наших странствий лошади. Правда, с какого боку к ним подойти, переродившимся, как и все прочее зверье, я и понятия не имел, но надеялся, что, что ни будь, придумаю. Эти благие мечты возникали при каждом подъёме и преследовали меня всю дорогу до очередного привала. Веревка в кровь изъела ладони. Что и говорить про девчонок, они совсем выбились из сил. Я бинтовал им ладони, дул на опухшие и покрасневшее пальцы, но избавить от тяжкой работы не мог

— одному справиться с течением бешеной реки было не под силу. Так мы и шли: я, впереди, положив волосяной аркан на плечо, Ната подхватывала его за моей спиной, а Элина удерживала второй конец, не позволяя реке развернуть плот. Только до первого изгиба мы добирались четыре дня — это на много дольше, против того времени, когда мы с Натой впервые ушли в долину. До второго ещё два, потом я сдался, пожалев девчонок, и предложил устроить отдых, пока не вернутся силы. Элина беззвучно плакала, рассматривая волдыри на своих холёных руках, а Ната терпела молча, пряча от меня свою усталость. Она всегда мужественно переносила любую боль…

— Порыбачим?

— С нашими руками? У тебя леска так будет дрожать в руках, что все рыбы разбегутся!

— А я её привяжу к коряге, а сам буду ждать. И держать не надо.

Ната заинтересованно присела рядышком:

— Думаешь, получится?

— Ну, хоть попробуем! Как раньше бывало: берёшь выходной, приглашаешь подругу, покупаешь бутылку и на берег, за удачей…

— Ну, после такой рыбалки, совсем другие рыбки ловятся! — Ната сквозь силу улыбнулась.

— Да вру я всё! Ни разу так не ловил. Я, вообще, не рыбак… Так, пару раз по молодости пробовал, и всё. Терпения не хватает сидеть и ждать. А ты? Ты говорила, что тебя отец часто водил…

Ната уселась поудобнее, замахав в воздухе ногами.

— Папа возил… На даче речка была, узенькая совсем. Там мелочь водилась, вот такая! — она показала палец. — Но мы очень были довольны, если попадалась. Правда, потом всё Барсик съедал.

— Кот?

— Нет. Мы так собачку звали. Смешную, пушистую. Она как колобок была. А по размерам, и есть кошка, ну, может, чуть крупнее. Я её ужасно любила!

Элина подошла к нам, вытирая голову. Она вымыла свои волосы немного ниже по течению реки, чтобы нам не мешать.

— Вы о чём?

— О рыбалке. Как водичка?

— Холодная, — она поёжилась и потянула Нату к себе. — Сидят тут… Согрей меня хоть ты — раз он занят!

Ната отбрыкивалась, а Лина шутливо пыталась с ней справится, ухватив за ногу. Я улыбался и смотрел на их возню. Ната, знавшая довольно хитрые приемы, не применяла их против подруги, хотя иногда учила ту, при возможности…

— Клюёт!

Натка перестала дергаться и тут же упала, ударившись о землю.

— Ой! Да клюёт же! Смотрите!

Я развернулся к воде. Леска натянулась, уйдя в глубину. Элина пожала плечами:

— Опять, наверное, зацепилась, за что ни будь…

Я потянул её на себя. Леска подалась неожиданно легко, но потом сильно рванула в сторону, а я не смог сдержать крика — так ожгло мне ладонь острой леской, по, и без того саднившим мозолям. Ната, морщась и потирая бок, подала мне кусок тряпицы:

— Попробуй с ней!

Я намотал леску на обломок палки, положил на ладонь тряпку и взялся за деревяшку. Что бы там не схватило за крючок, но силища у него была… Я весь взмок, пока таскал туда-сюда, крепкую леску. По рывкам и метаниям мы знали — это не коряга, а живое существо. Но отпустить его и потерять дорогой крючок, я не хотел, и потому боролся до конца. Наконец, рыбина ворвалась в небольшой затон и тут я торжествующе заорал:

— Ааа! Отсюда я тебя не отпущу! Ната, лук давай! Лук!

Девушка изготовилась к стрельбе, загоревшись моим азартом. Элина тоже бегала вслед за нами, вскрикивая:

— Тяни! Ну, тяни же! Упустишь! Нет, дай я!

— Брысь!

Из воды показалась зубастая длинная башка.

— Щука! — выдохнула Ната.

— Чёрт его знает! Бей!

Она прицелилась и спустила тетиву. Стрела точно ударила рыбине в голову и вода сразу окрасилась в красный цвет. Элина захлопала в ладоши и тут же охнула от боли — у нее, как и у нас, вся кожа была содрана…

— Молодец, Натка!

Я потянул леску к берегу. Рыба — Ната оказалась права, это, на самом деле, была самая настоящая щука — оказалась с меня ростом, не очень жирная, но вкусная. Отложив в сторону надоевшие банки, мы с удовольствием зажарили её кусками, на прутах, и тут же съели. То, что осталось, пришлось с сожалением оставить на месте — наутро она могла пропасть, у нас не было возможности её сохранить. И соль, и коптильня, сооружённая нами, — всё осталось в обвалившемся убежище.

Отдых и обильная пища придали сил. Ещё несколько дней тяжкого пути и нашим взорам показались две далекие, одиноко стоящие вплотную к реке, скалы. Я указал рукой: