Он посмотрел на неподвижное тело. Последний из этой своры встал с неё, подтягивая штаны. Девушка не шевелилась.

— Насмерть, затрахали, что ли?

— Да не… Дышит.

— Ну и ладненько… Отволоките её к ручью — там оклемается. Потом с собой уведем. А то ее сестричка, одна, скучать будет! В лагере кореша рукоблудием маются — пригодится. Она теперь покорная — сама ножки раздвигать станет. Давай, тащи её!

Девушку подхватили под руки и поволокли прочь.

— А теперь, милок, мы тебя развяжем… Только я сначала тебе отметинку оставлю, чтобы уж, наверняка, не забыл! — он вытащил из кармана куртки нож и задумчиво провёл ногтем по краю лезвия… — Или нет, не стоит. Какой потом из тебя охотник будет? Живи, тля… Но ноги мне целовать станешь, как я и обещал! Пусть ребята видят — я слов на ветер не бросаю!

Он поставил передо мной свой грязный ботинок, а урод и другой телохранитель пригнули меня к земле.

— Лижи!

Я стиснул зубы — Никогда!

— Лижи!

Урод и Чуха пригнули мою голову вплотную к носку ботинка…

— Он не хочет, Сыч!

— Захочет… Тащи девку обратно!

Соню, безвольную и ослабевшую, поставили перед Сычем.

— Что-то, красавица, ты плохо его защищала. Вон, братва недовольна осталась — не подмахивала! — все засмеялись. — А вот он, гадюка, ну никак не хочет тебя пожалеть! А раз так… Удавить суку.

— Сыч, ты же сам ее в лагерь велел…

— Глохни, сявка! Я что сказал?

Они набросили ей на шею веревку и потянули в разные стороны…

— Я выполню все, что ты хочешь… — я не узнал своего голоса. — Отпусти ее…

— Дошло, что ли? Давно пора.

Он опять придвинул ко мне ботинок. Я, превозмогая отвращение, коснулся его разбитыми губами. Сыч довольно усмехнулся:

— Учитесь… Ладно, пустите девку. Можешь даже забрать ее — на кой она нам без зубов? Никто за нее жевать не станет!

Он резко опустил ладонь. Бандиты, переглянувшись, пожали плечами. Соня, высунув в смертной агонии распухший посиневший язык, безжизненно обвисла на веревках…

— Опоздали, что ли? Могли бы и послабее тянуть… Бросьте её здесь — крысы сами приберут все. Извини, Дар. Быстрее надо было соглашаться!

— А с этим что?

— Пару раз по рёбрам, чтобы не вздумал чего. Да он и не станет… Ведь не станешь? Он у нас ученый. Теперь шелковый будет. Ты запомни, дружок, я такие представления могу хоть каждый день устраивать перед самым твоим фортом. А сбежишь куда — так для тех, в поселке. А ты все равно узнаешь — твои же бродяги тебя и порешат, за девок своих!

Меня развязали, и я кулем повалился на землю, не имея сил удержаться на ногах.

— Жду тебя с добычей через неделю! Лук твой на крыше остался — до дома доберешься, надеюсь…

Они ушли. Я подполз к телу изуродованной девушки. Она лежала на спине, широко открыв глаза, в которых навечно застыла маска ужаса… За что? Всё тело было в кровоподтёках и ссадинах, а из разорванной промежности стекала густая и темная кровь… Я приподнялся на колени и взял ее на руки.

— Я не забуду этого… Никогда не забуду!

Мы не хоронили умерших — свинорылы и крысы-трупоеды разрывали любую могилу и вытаскивали умершие тела, разрывая их в куски. Но оставить ее я не мог.

Чувство вины за оборванную юную жизнь заполнило меня полностью, на глазах выступили слезы… Стараясь не зверствовать в самом поселке, бандиты отрывались по полной в травах и дальних стойбищах, и такая жестокость уже стала обычным делом. Они все равно убили бы ее, не сейчас, так потом. Но в этой смерти был виновен лично я… Я содрогнулся, представив себе, что на ее месте могла оказаться Ната или Элина. Вспомнив о своих женах, я тревожно огляделся. Бандиты могли оставить своих дозорных, чтобы выследить их возвращение, или мое направление, после того, как сумею подняться. Сыч, при всей своей людоедской логике, поступал умно, настраивая против нас жителей долины, и, запугивая одних угрозой расправы над другими, он мог управлять людьми так, как хотел. И способа помешать ему, я не видел…

Послышалось шуршание в кустах. Я опустил тело на землю и потянулся к колу

— это могли оказаться, учуявшие кровь, крысы… Элина, выйдя из-за деревьев, прихрамывая приблизилась, глядя на меня полными ужаса и слез глазами…

— Не смотри.

— Дар…

— Не смотри!

Она закрыла лицо руками и стала, рыдая, сползать по стволу дерева, обдирая себе спину о жесткую кору… Я подполз к ней.

— Лина, прекрати. Очнись же!

Она открыла глаза и невидящим, отрешенным взором, посмотрела куда-то, сквозь меня.

— Звери… Какие звери!

— Уходим. Быстро уходим отсюда! Помоги мне подняться. Они могут быть поблизости, если не наблюдают за нами из-за кустов!

— Не наблюдают.

Я обернулся. Ната, побелевшая как смерть, стояла рядом и судорожно сжимала лук.

— Был один. Я убила его. Ножом. В спину. А потом разрезала шею. От уха до уха. А второй сорвался в овраг, когда пытался меня догнать. Он сломал спину. Я спустилась к нему и перерезала горло. Еще живому.

Она роняла слова, как тяжелые гири, внешне спокойно и точно, но ее губы так вздрагивали, что я подумал, что и она сейчас разразится истерическим рыданием, как и Элина. Но это была уже не та Ната…