В своих товарищах не мог СергейУзнать студента добрых старых дней.Где искренность, где шумные беседы,Где буйный пыл заносчивых речей,Где сходки, красные рубашки, пледы,Где сумрачный Базаров-нигилист?..Теперешний студент так скромен, чист
XXXVIII
И аккуратен: он смирней овечкиОн маменькин сынок, наследства ждет,Играет в винт и в ресторане пьетШампанское, о тепленьком местечкеХлопочет, пред начальством шею гнет,Готовь стоять просителем у двериИ думает о деньгах, да карьере...
XXXIX
………………………………
XL
Был старичок-профессор: пылкий, страстный,Гуманностью он увлекал без слов —Одной улыбкой мягкой, детски ясной;Идеалист сороковых годов,Он умереть за правду был готов.……………………………………………………………………………………
XLI
В морщинках добрых, с лысой головой,Он был похож на маленького гнома.На пятом этаже большого домаВ его квартирке плохонькой, порой,По вечерам бывал и наш герой.Жара, веселье, чай и папиросы,И шум, и смех, и важные вопросы.
XLII
Один кричал: «Не признаю народа!..»Другой в ответ: «Толстой сказал...» – «Он врет!»– «Нет, черт возьми, дороже нам свобода...»– «Пусть сапоги Толстой в деревне шьет...»– «Прогресс!.. Интеллигенция!.. Народ!..»Все, наконец, сливалось в общем шуме.Сергей внимал в глубокой, тихой думе.
ХLIII
Пора домой. Он вышел. Ночь ясна.Костры извозчиков пылают с треском,А на Неве голубоватым блескомМерцают глыбы льда, и холоднаВ кольце туманной радуги луна,И полны Сфинксы грусти величавой,И задремал Исакий златоглавый.
ХLIV
Его столбов и портиков гранит,Весь опушенный инеем, блестит,И по углам склонились, недвижимы,Чернея в звездном небе, херувимы...А Невский электричеством залит,Кареты, вывески, кафе, – и звонокВ морозной ночи гул последних конок.
XLV
И думал так наш скептик молодой:«О чем они так спорили, кричали?Народ, культура, знанье, – Боже мой,Но здесь, пред этой ночью голубой,Как жалки все тревоги и печали!Мне в двадцать лет не страшно умереть.И, право, в жизни нечего жалеть.
XLVI
Жалеть!.. Я даже рад тому, что болен.Я волю жить сознаньем превозмог,Как Шопенгауэр говорит...» ДоволенБыл юный наш философ тем, что могЦитатой подтвердить свой монолог.Он чувствовал себя оригинальным,Обиженным, и гордым, и печальным.
XLVII
В своих глазах он был почти велик.Не понимал Сережа в этот миг,Что пессимизм дешевый и банальный,Всю эту грусть он взял из модных книг,Из фельетонов да статьи журнальной,Что свой красивый, мрачный идеалОн у поэта Минского украл.
XLVIII
И между тем, как цепью бриллиантовНад Невским ряд полночных солнц горел,На улицу с презреньем он глядел,На бедняков, публичных женщин, франтов...«Как я далек от их ничтожных дел!..Живут, страдают, любят, суетятся,А смерть придет, – как сон они умчатся!..»
XLIX
И в шубу он закутался плотней,И сделалось тепло ему от меха,От сладостного внутреннего смехаНад глупой жизнью маленьких людей;Он опьянен был горестью своей,Она ему казалась необъятной:Ведь над собой поплакать так приятно.
L
Пришел домой, разделся он и лег.Но мучил кашель, голова горела...Потухли грезы. Слаб и одинок,Он ласки жаждал и уснуть не мог.А ночь в глаза так пристально глядела,И, как могильный камень, тяжела,Теперь уж скорбь не шуткою была.
LI
Ни сладких дум, ни слезь, ни вдохновенья,Ему казалось глупым и смешным,Что он считал великим за мгновенье.Не скептиком, могучим, гордым, злым,Он просто был несчастным и больным,Покинутым ребенком. ОдинокиТеперь мы все: таков наш век жестокий!
LII
Мы думаем, безумцы, лишь о том,Чтоб оградиться от людей наукой,Правами, силой, деньгами, умом...Но в нашем я, ничтожном и пустом,Томимся одиночеством и скукой.Борьба на смерть, – Vae victis! [12] – кровь за кровь,У нас в руках – весь мир! Но где любовь?
LIII
Железные дороги, телефоны,И Эйфелева башня до небес, —Великий век открытий и чудес!..А между тем нам как-то скучно... Стоны,Разврат и голод... Жар любви исчез...Вселенную мы знаньем победили,А в сердце... в сердце мрачно, как в могиле.
