"И теперь поколебалось, наконецъ, высокомрное равнодушіе и холодность молодого человка, и грозно пробилъ для него часъ неумолимой кары. Природа потребовала возмездія за нарушеніе своихъ правь.

"Прошелъ день — мать преступника не явилась на тюремный дворъ; еще прошелъ день — и она не пришла навстить своего сына; третій вечеръ наступилъ — ее нтъ какъ нтъ, a между тмъ черезъ двадцать четыре часа ему должно будетъ разстаться съ нею — вроятно, на всю жизнь. Какъ сумасшедшій бгалъ онъ по тсному тюремному двору взадъ и впередъ, какъ бшеный, хватался за свою голову, лишенную человческаго смысла. О, съ какою быстротою нахлынули на его душу давно забытыя воспоминанія протекшихъ дней!.. Съ какимъ ужаснымъ отчаяніемъ услышалъ онъ, наконецъ, роковую всть! Его мать, — единственное созданіе, связанное съ нимъ узами крови и любви, — лежитъ на одр болзни, умираетъ, можетъ быть, на разстояніи одной мили отъ мста, гд онъ стоитъ. Будь онъ свободенъ и не скованъ — въ пять минутъ быстрыя ноги принесли бы его въ родительскій домъ. Онъ подскочилъ къ желзной двери, схватился за болтъ съ энергіей отчаянія, рванулъ, отскочилъ опять и ударился о толстую стну, въ безумной надежд вышибить камни; но стна, какъ и дверь, издвались надъ усиліями сумасшедшаго человка. Онъ всплеснулъ руками и заплакалъ горько.

"Я принесъ материнское благословеніе заключенному сыну, и принесъ я къ болзненному одру матери горькое раскаяніе ея сына и торжественное общаніе его загладить слды прошедшей жизни. Я слышалъ съ замираніемъ сердца, какъ раскаявающійся преступникъ строилъ планы для утшенія своей матери по своемъ возвращеніи изъ ссылки; но я зналъ, что прежде, чмъ достигнетъ онъ до мста своего назначенія, его мать не будетъ боле принадлежать къ этому міру.

"Его отправили ночыо. Черезъ нсколько недль душа страждущей матери возлетла — я торжественно врю и свято уповаю — къ мсту вчнаго блаженства и покоя. Я отслужилъ панихиду надъ бренными останками. Она лежитъ на здшнемъ кладбищ. Надъ ея могилой нтъ никакого камня. Человкъ зналъ ея печали; добродтели ея извстны Богу.

"Заране было устроено, что преступникъ, при первомъ позволеніи, станетъ писать къ своей матери, и что письма его будутъ адресованы на мое имя. Отецъ положительно отказался отъ своего сына, лишь только отвели его въ тюрьму, и для него было все равно, живъ онъ или нтъ.

"Прошло два-три года: о молодомъ Эдмондс не было ни слуха, ни духа. Въ продолженіе семи лтъ, то-есть половины срока его ссылки, я не получилъ отъ него ни одного письма. Оставалось придти къ вроятному заключенію, что онъ погибъ или умеръ.

"Нтъ, однакожъ. По прибытіи на мсто ссылки Эдмондсъ былъ отправленъ въ одну изъ самыхъ отдаленныхъ колоній, и этимъ обстоятельствомъ объясняется тотъ фактъ, что ни одно изъ его писемъ не дошло до моихъ рукъ, хотя писалъ онъ довольно часто. Вс четырнадцать лтъ пробылъ онъ на одномъ и томъ же мст. По истеченіи этого срока, врный общанію, данному матери, онъ отправился въ Англію и, посл безчисленныхъ затрудненій, прибылъ пшкомъ на свою родину.

"Въ прекрасный воскресный вечеръ, въ половин августа, Джонъ Эдмондсъ подходилъ къ той самой деревн, которую, за четырнадцать лтъ, онъ оставилъ съ такимъ позоромъ и стыдомъ. Ближайшій его путь лежалъ черезъ кладбище. Какъ сильно забилось сердце въ его груди, когда онъ подошелъ къ церковной оград! Высокіе тополи и липы, озаренные послдними лучами заходящаго солнца, пробудили въ его душ воспоминанія давно прошедшихъ дней. Онъ представлялъ себ, какъ, бывало, смотрлъ на ея блдное лицо, и какъ глаза ея наполнялись слезами, когда она любовалась на его черты. Случалось иногда, эти слезы падали на его щеки, когда мать наклонялась цловать своего любимца; невинный малютка плакалъ и самъ, хотя не понималъ, отчего и зачмъ. И вспомнилъ Джонъ Эдмондсъ, какъ часто онъ рзвился со своими сверстниками по этому зеленому дерну, оглядываясь по временамъ назадъ, чтобъ уловить улыбку матери или услышать ея ласковое слово. Но вотъ декорація перемнилась, младенчество и первыя лта юности прошли: наступилъ періодъ нравственнаго омраченія, періодъ униженія, стыда, неблагодарности, позора… все припомнилъ Джонъ Эдмондсъ, и замеръ духъ въ немъ, и сердце облилось кровью…

"Онъ вошелъ въ церковь. Вечерня кончилась, народъ расходился, но двери еще не были заперты. Глухо раздались его шаги по чугунному полу, и онъ почти ороблъ отъ этого звука. Все было тихо и спокойно. Онъ оглянулся вокругъ. Ничего не измнилось: все т же старые памятники, на которые тысячу разъ смотрлъ онъ съ дтскимъ благоговніемъ въ бывалые годы; тотъ же маленькій налой съ полинялой пеленою, тотъ же алтарь, передъ которымъ такъ часто повторялъ онъ символъ вры и десять заповдей. Онъ подошелъ къ старой лож, гд такъ часто въ воскресные дни сиживалъ подл матери: ложа была заброшена, и обличала продолжительное отсутствіе особы, которой она могла принадлежать. Не было здсь ни Библіи, ни маленькой подушки, гд лежала священная книга. Быть можетъ, мать его занимала теперь другую, бднйшую ложу, или была такъ слаба, что не могла дойти до церкви одна, или… но онъ боялся подумать о томъ, что могло быть врне всего. Холодный потъ пробился изъ всхъ его поръ, и онъ страшно задрожалъ при выход изъ церкви.

"На церковной паперти онъ встртилъ старика и отступилъ назадъ при взгляд на него: то былъ могильщикъ, и Джонъ Эдмондсъ, въ бывалые годы, часто видлъ его съ заступомъ въ рукахъ. что-то теперь онъ скажетъ воротившемуся Джону? Старикъ поднялъ глаза на лицо незнакомца, проговорилъ "добрый вечеръ" и медленно побрелъ на кладбище. Онъ забылъ Джона Эдмондса.

"Спустившись съ холма, Джонъ Эдмондсъ пошелъ въ деревню. Погода была теплая. Поселяне сидли y воротъ своихъ домовъ, когда онъ проходилъ, или бродили въ своихъ маленькихъ садахъ, наслаждаясь ясностью вечерней погоды и отдыхая отъ трудовъ. Многіе взоры обращались на него, и не разъ онъ самъ бросалъ на об стороны пытливые взгляды, боясь и желая удостовриться, мотъ ли кто-нибудь угадать его въ этомъ мст. Почти въ каждомъ дом попадались ему незнакомыя лица; въ нкоторыхъ, однакожъ, угадывалъ онъ своихъ старыхъ товарищей по школ, бывшихъ мальчиками, когда онъ видлъ ихъ послдній разъ; но теперь они были окружены толпою веселыхъ дтей, народившихся посл его ссылки. Въ чертахъ одного старика, тщедушнаго и слабаго, сидвшаго съ костылемъ въ рукахъ на скамейк y воротъ, Джонъ Эдмондсъ угадалъ бывшаго земледльца, здороваго и сильнаго, какимъ онъ зналъ его за четырнадцать лтъ. Но вс, ршительно вс, забыли воротившагося Джона, и никто не привтствовалъ его ни поклономъ, ни ласковымъ словомъ.

"Уже послдніе лучи заходящаго солнца падали на землю, отбрасывая яркое зарево на желтые снопы сжатой пшеницы и растягивая на огромное пространство тни огородныхъ деревъ, когда Джонъ Эдмондсъ остановился, наконецъ, передъ старымъ домомъ, гд прошли его младенческія лта, и куда стремился онъ съ неописанной тоской въ продолженіе безконечныхъ годовъ своего заточенія и тяжкой работы. Да, это былъ точно онъ, родительскій домъ Джона Эдмондса. Вотъ палисадникъ — какой низенькій!.. a было время, когда онъ казался ему высокою стною, — вотъ и старый садъ. Новыя растенія, цвты, деревья; но здсь же, на своихъ мстахъ, и старыя дерева: вотъ величавый и пышный дубъ, тотъ самый, подъ которымъ тысячу разъ отдыхалъ онъ посл рзвой игры съ дтьми… О, сколько воспоминаній, грустныхъ и отрадныхъ, тснятся въ его грудь! Внутри дома раздаются голоса. Онъ становится на цыпочки; притаиваетъ духъ, прислушивается съ напряженнымъ вниманіемъ — нтъ: ни одного знакомаго звука! То были веселые голоса, a онъ зналъ хорошо, что бдная мать не могла веселиться въ разлук съ несчастнымъ сыномъ.

"Онъ постучался; когда отворили дверь, изъ комнаты повысыпала цлая толпа маленькихъ дтей, веселыхъ и буйно рзвыхъ. Отецъ, съ младенцемъ на рукахъ, появился на порог; дти обступили его со всхъ сторонъ, захлопали своими крошечными руками и дружно начали тащить его назадъ, приглашая принять участіе въ ихъ шумныхъ забавахъ. Съ замираніемъ сердца Джонъ припомнилъ, какъ часто, бывало, въ старину, на этомъ самомъ мст, онъ отскакивалъ отъ своего буйно-пьянаго отца. И припомнилъ онъ, какъ часто случалось ему, скрытому въ подушкахъ маленькой постели, слышать грубыя слова и за ними — плачъ, стоны, крикъ и рыданія бдной женщины… Подавленный мучительной тоской, Джонъ опрометью бросился изъ дома, заплакалъ, застоналъ, зарыдалъ, но кулаки его были сжаты, зубы стиснуты, и палящая тоска сверлила его грудь.