состоянием моих запястий, по большей части, металл их едва касается.

– Ну вот, - говорит он, - теперь я сяду, а ты откроешь пакеты.

Я открываю сначала пакет от Бендела. В нем, завернутые в шесть слоев

тонкой бумаги, лежат пояс из черных

кружев с резинками и пара светло-серых чулок. Мне неудержимо хочется смеяться. Я

корчусь от хохота, потом поднимаю

пояс: он смутно напоминает мне не то скелет, не то летучую мышь. Я одеваю его на

голову. Одна резинка качается у меня

перед носом, другая щекочет ухо, а третью я ловлю ртом.

– Боже мой, - стонет он, - до чего же у тебя экзотический вид!

Он захлебывается смехом, свистит, стонет. Нас обоих охватывает приступ

внезапного смеха, как это бывает или с

детьми на каникулах, или при особом, быстро проходящем опьянении, когда не

можешь объяснить соседу смысл шутки,

или когда сам не понимаешь какой-нибудь шутки, или когда не можешь перестать

смеяться, даже если тебе уже плохо от

смеха.

– Боже мой...

Он трет лицо и стучит кулаком по валикам. Я сняла пояс с головы и держу

на коленях.

– Я осуществил, - говорит он улыбаясь, - свою старую фантазию. Когда я

был подростком... Нет, когда мне было лет

одиннадцать, или еще меньше... Ну, не важно. Меня это всегда возбуждало, и в

одиннадцать, и в пятнадцать, и в двадцать

два, и в тридцать два года... Черный пояс с резниками не в журнале, не в фильме,

а на живой женщине! Ни одна из женщин,

с которыми я спал, его не носила, ни одна... Пришлось мне позаботиться об этом

самому.

Он подмигивает мне.

– Хочу посмотреть, на что это похоже в реальной жизни.

Я сказала ему, что пояса никогда не носила, хотя один раз несколько лет

назад хотела себе его купить. Но я себя в

черном просто не представляла, если бы я купила, то розовый или, может быть,

белый. Мы снова оба смеемся. Он

описывает мне весьма дотошную продавщицу, которая его обслуживала. Это была

женщина в возрасте наших матерей:

дородная, безупречно одетая, вежливая и равнодушная. Она выложила перед ним весь

ассортимент поясов и показала

особенности каждого: у этого - пристегивающаяся резинка, у того сзади эластичная

вставка, еще на одном - особые зажимы;

есть с розетками всех цветов из разных материй на зажимах и так далее. Все,

разумеется, можно стирать в холодной воде.

– Вы выбрали одну из моделей, которые легче всего продаются, сударь, -

сказала она ему.

Он хотел было спросить, какова же другая, но раздумал, когда она ядовито

спросила его:

– Угодно вам что-нибудь еще?

– Посмотрим теперь другую коробку, - радостно говорит он, отодвигая

столик от дивана.

Он сидит, раздвинув ноги, прямо поставив босые ступни на ковер; он

опирается локтями на колени, а подбородком

на ладони; волосы его еще не совсем высохли (он перед самым обедом принял душ) и

падают на лоб. На нем белая

хлопковая рубашка с засученными рукавами, расстегнутая на груди, волосы на груди

наверху вьются, а книзу редеют; он

натянул старые шорты.

– Ты знаешь, на кого ты сейчас похож?
– спрашиваю я.
– На Робинзона Крузо

на острове, который уверен в том, что

костюм ему никогда больше надевать не придется. Ох, как я тебя люблю!

Он хмурится, кусает губы, стараясь скрыть выражение лица: он, кажется,

немного испуган и восхищен. Я так его

люблю, что у меня мутится в глаза. Он ложится на диван, откидывает голову назад

на валик, запускает руки в волосы и

говорит старательно ровным голосом, глядя в потолок:

– Вот так это и должно быть. Мы должны теперь так и продолжать, вот и

все.

Внезапно он поднимается, наклоняется вперед и, тыча в меня пальцем, орет:

– Открывай другую коробку, шлюха, открывай, подлиза ты и плакса!

Открывай, дерьмо!

– Хорошо, хорошо, сударь, - отвечаю я.