который живет ниже этажом, начинает играть упражнения, и я концентрирую внимание

на начальных тактах. Я думала, что

музыканты постепенно разогреваются, как жонглеры. Но этот вначале играет

увлеченно и сильно, но за три часа все слабее и

слабее. Он лысый и мрачный. Я его в лифте видела.

– Я больше не могу, - говорю я.

Мое тело как будто съеживается при звуке моего голоса. На секунду я кладу

голову на ковер; когда стоишь, он

жестким не кажется, но на самом деле для кожи неприятен. Высота каблуков мешает

мне сесть так, как я хочу: поджав

колени под подбородок и обхватив их руками.

– Что случилось?
– ровным голосом спрашивает он.

– Я чувствую себя как идиотка.

Лампа в другом конце комнаты дает недостаточно света, чтоб я могла

рассмотреть выражение его лица. Он

закладывает руки за голову и откидывается на диванные подушки. Я, шатаясь, встаю

и говорю:

– Ковер царапает.

Потом сажусь на ближайший стул, скрещиваю руки на поднятой рубашке. Один

рукав спустился, и я его

закатываю.

– Похоже, что мы уже были в такой ситуации, - говорит он, не глядя на

меня.
– Терпеть не могу собирать чемоданы.

А еще больше разбирать. Последний раз я твой разбирал целую неделю.

Внизу виолончель рычит с такой силой, как будто бы музыкант сошел с ума.

– Я не понимаю, как ты все время забываешь, что я могу тебя побить? С

тобой каждый раз приходится все начинать

сначала. Прежде чем сказать мне: "Нет, я не хочу это делать", почему ты не

думаешь о моем ремне? Почему ты ночь за

ночью забываешь, что это такое? Вечно с тобой приходится спорить, дерьмовая

потаскуха, а кончается тем, что ты делаешь

как я говорю.

Он наклоняется ко мне, откидывает волосы со лба.

– Когда я иду на четвереньках, у меня такое впечатление, что я стала

собакой... Я боюсь, что ты смеешься надо

мной.

– Да, ты должна чувствовать себя идиоткой. Какая срань, шлюха! Захочу

посмеяться над тобой, так скажу.

Я молча трясу головой. Он ходит вокруг меня, рассматривая меня изучающим

взором. Я сижу словно каменная на

краешке стула, сжав колени, скрестив руки и обхватив ладонями плечи. Он тянет

меня назад, пока я лопатками не касаюсь

спинки стула. Он запускает руку мне в волосы, массирует мне кожу на голове; он

медленно оттягивает мне голову назад,

пока мое лицо не принимает почти горизонтальное положение. Макушкой я касаюсь

его члена. Он трет кулаком нижнюю

часть моего лица. Рот у меня открывается. Когда я начинаю стонать, он на минуту

выходит, возвращается со стеком, и

кладет его на чайный столик.

– Посмотри на него. Посмотри на меня, - говорит он.
– В три минуты я тебя

на целую неделю в постель уложу.

Но я его едва слышу. Мне больно дышать, настолько горло у меня сжало.

Открытый рот причиняет мне боль.

– Иди на четвереньках, - говорит он.

Вот я опять в той же позе. Я прячу лицо на правом плече и чувствую, как

дрожь от подбородка распространяется по

всему телу, у меня дрожат руки и ноги, даже пальцы на ногах дрожат. Я слышу, как

стек стучит по крышке стола. Острая

боль пронзает мне низ ягодиц, в глазах красные и белые круги. Слезы выступают у

меня на глазах. Выведенная из

оцепенения, я кое-как добираюсь до двери, потом направляюсь к лампе. Подходит

кошка, трется о мою ногу и мурлычет.

Чулки рвутся на коленях. В ту секунду, когда я дохожу до дивана, он обрушивается

на меня и опрокидывает меня на спину.

Первый (и единственный) раз я кончаю вместе со своим любовником. Потом он

лижет мое лицо.

Каждое прикосновение языка вызывает у меня ощущение тепла, а потом -

когда он убирает язык - ощущение

холода; слюна и пот испаряются в кондиционированном воздухе комнаты.

Когда он останавливается, я открываю глаза.

– Но ты бьешь меня, даже когда я делаю то, что...
– говорю я тихо.
– Тебе

нравится меня бить.