– Да. Мне нравится видеть, как ты корчишься, слышать, как ты умоляешь

меня. Слышать твои крики, когда ты

больше не владеешь собой. Люблю видеть ссадины и следы побоев на твоем теле, и

знать, откуда следы ремня на твоей

заднице.

Я вздрагиваю. Он вынимает старое одеяло, которое обычно сложено под

диванной подушкой. Он его

разворачивает, укрывает меня, расправляя у меня под подбородком выкрошившийся

шелковый край:

– А еще мне нравится это, потому что ты этого хочешь.

– Да, хочу. Но никогда, если... никогда...
– в полусне шепчу я.

– Я знаю, - говорит он мне на ухо, запуская обе руки мне в волосы.

* * *

Никто никогда не видел моего тела, кроме парня по имени Джимми и женщины,

чьего имени я не знаю. Иногда в

ванной или перед зеркалом я смотрела на следы побоев на себе с тем смутным

любопытством, с каким обычно люди

рассматривают чужие семейные фотографии. Они со мной не имели ничего общего. Мое

тело не имело со мной ничего

общего. Это была приманка, предмет, которым он пользовался для удовлетворения

своих капризов, вещь, предназначенная

возбуждать нас обоих.

* * *

Вечером, раздевая меня, чтоб я приняла ванну, он говорит мне, что нанял

массажиста. Он бросает мою блузку на

белый кафельный пол. Я снимаю юбку и сажусь на бортик ванной, пока он снимает с

меня туфли, потом встаю, чтоб он

снял с меня белье. Ему нравится это белое хлопковое белье от Вулворта; эта юбка

ему тоже нравится, одевая ее утром на

меня он сказал:

– Эту юбку я люблю больше всех, она так выгодно подчеркивает твой зад.

Я смотрю, как он наклоняется над ванной, открывает краны, минуту

поколебавшись, вынимает светлого цвета

коробку, стоящую в шкафчике среди бутылок. Он наклоняется, регулирует краны,

проверяет температуру воды, закрывает

левый кран и сыплет в ванну зеленый порошок.

Вдруг я понимаю, что в его присутствии здесь все кажется мне

несообразным: на нем деловой костюм с

прекрасным галстуком и накрахмаленной рубашкой, как будто он собирается читать

лекцию или выступать по телевизору,

или со всей важностью слушать в суде дело о разводе. Но он ничего этого не

делает, а наклоняется над ванной, одной рукой

опершись о фаянсовый борт, а другой пробуя воду. Странно.

Он принюхивается.

– Неплохо, да? Немножко мягко, немного, может быть, сладковато, трав не

столько, сколько написано на коробке,

но все же ничего.

Я киваю. Он мне улыбается; мне так хорошо, я чувствую такое блаженство,

что у меня перехватывает дыхание:

жить в крошечной комнате, в атмосфере водяных паров и запаха лаванды, что может

быть лучше?

Он выходит, возвращается с наручниками. Я протягиваю ему руки, и он мне

надевает наручники.

Ванна глубокая и наполнена на три четверти. Чтобы не наглотаться пены,

приходится поднимать подбородок.

Только закрыв кран, он смотрит на меня, снимает галстук и пиджак.

Я слышу, как он возится на кухне, ходит по плиточному полу, потом

(бесшумно или почти бесшумно) по ковру в

столовой.

"Делил со мной тайны души моей..." Я слышу голос Криса Кристоферсона

сквозь пену, которая забила мне уши.

Мы не слушали W.O.X.R. с тех пор, как я однажды сказала, уже не помню к чему,

что это - моя любимая радиостанция. Он

мне сказал, что по другой программе передают незнакомый отрывок из Вивальди,

который он никогда не слышал.

– Тебе незачем оправдываться, - плаксиво ответила я, - если хочешь,

переключай, это же твоя квартира.

Он состроил гримасу и ответил, что он сам это прекрасно знает; позже он

сказал мне, что это было не лучшее у

Вивальди, но послушать все же стоило.

"...А каждый вечер он согревал меня..." Он приходит с бокалом шабли в

правой руке... "Все свои завтра я отдам за

одно вчера..." убирая пену с моей щеки. Вино ледяное... "Тело Бобби рядом с