Под музыку Вивальди
вернуться

Величанский Александр
Шрифт:

«Иль пойти взглянуть, как строит…»

Иль пойти взглянуть, как строит новый дом Зураб Кикнадзе (он хоть здешний, но в Тбилиси жил весь век свой, бедолага) и чуднее его дома нет в Алмати… Книгочей он: видно вычитал из книжек острой крыши очертанье.

«Иль испечь в старинном тонэ…»

Иль испечь в старинном тонэ [19] хлеб старинный, как преданье, и хрустящий полумесяц отнести приезжим людям городским: пускай надломят неумелыми руками этот хлеб, что по-грузински «хлебом матери» зовется.

19

Тонэ – врытая в землю глиняная печь, в которой пекут хлеб.

«Или взять и побраниться…»

Или взять и побраниться с этим увальнем-соседом — ведь сосед – твой рок, а кто же до конца судьбой доволен? Слушай, надо же когда-то душу отвести… И разом оборвать поток проклятий: свиньи! свиньи в огороде!

«Иль красавицею местной…»

Иль красавицею местной будь – средь бела дня звездою — потонув во взоре черном собственном, и век одна ты пребудешь даже в толпах, неподвижна и в движенье, словно молнией, своею красотой поражена.

«Или будь вдовою – что же…»

Или будь вдовою – что же делать? – в меру безутешной, скорби чин благопристойно соблюдая: слезных рек берега тверды – из взора лишь печаль течет незримо… Что на свете тяжелее покрасневших вдовьих век?

«А ведь мы еще недавно…»

А ведь мы еще недавно у покойного гостили… Строгое его радушье походило… на закон. Был он стар, но прям и древним был достоинством исполнен и безмолвием – к безмолвью привыкал заранье он.

«Или к родственнице дальней…»

Или к родственнице дальней подрядись сложить палати [20] . От доходной работенки заскорузли и разбухли руки у тебя. Но русских слов армейское звучанье ты забыл так прочно ныне, что не понял бы команды.

«Быть работником отменным…»

Быть работником отменным трудно здесь – еще труднее быть лентяем – длинной тенью день ползет за ним. Молвой здесь пронизан всяк. И все же, как в любом краю, труднее, ах, всего трудней, батоно, просто быть самим собой.

20

Палати – нижний этаж дома.

«Лишь в Алмати в предрассветной…»

Лишь в Алмати в предрассветной тьме я понял: по-грузински петухи кричат в Алмати так же, как в краю любом — их Господь затем и создал, чтоб по всей земле кричали на наречии грузинском о Пришествии втором.

«Алматинские крестьяне…»

Алматинские крестьяне твердо верят в землю предков, прочно верят просто в почву, благодать для них вода, верят в небо, верят в горы и в платан священный верят, свят для них св. Георгий и Тамар для них свята.

«О рождении Гомера…»

О рождении Гомера семь исчезнувших навеки городов доныне спорят. Но в укор чужой вражде всяк грузин святой царице и воительнице всюду поклоняться может: тайно прах Тамар зарыт везде.

«Бог живет в горах – известно…»

Бог живет в горах – известно — и в большом нагорном небе. Из-за туч нагорных зорко он взирает: вот долина, вот известные до мысли душ держатели – людишки… Но, как благодать, огромна гнева Божьего лавина.

«Очертанья гор старинных…»

Очертанья гор старинных, лиц старинных очертанья, словно надпись на забытом языке… Открыть секрет очевидный не удастся даже пылкому Рамазу… Мало ль на земле загадок, а отгадок вовсе нет.

«Поелику прочно связан…»

Поелику прочно связан всяк грузин через обычай с историческою далью — памяти не утомив, может жить он средь преданий древних, как в бетонном доме, и истории печальной предпочесть цветастый миф.

«С небесами селянина…»

С небесами селянина цепь очажная связует: на цепи – котел семейный, пар съедобный – над котлом… Цепь была той вертикалью, что Иакову приснилась, но зачах очаг, и все же ХРАМ грузина – отчий дом.

«С пышных гор, что к ночи солнце…»

С пышных гор, что к ночи солнце спрятав, утром возвращают, злые дэвы не спускались в наши мирные места, рыжей Дали не видали в виноградниках окрестных, но от древнего платана тень священная густа.