Под музыку Вивальди
вернуться

Величанский Александр
Шрифт:

«Не достроен дом Зураба…»

Светлой памяти Андрея Вязникова

Не достроен дом Зураба, но в единственной готовой комнате есть шкаф и ширма, стол, – чуть призрачная мебель, пережившая блокаду Ленинграда – здесь Андрею и привычно, и уютно будет, где б он ни был ныне.

«Воздух здешний золотистый…»

Воздух здешний золотистый, словно звонкая монета с твердым курсом обращений солнечных, и чуть живой воздух наш – легко ранимый и рассеянный, как будто то ль одной измучен думой, то ль кручиною одной.

«Раз уж выпили за встречу…»

Раз уж выпили за встречу, надо выпить за разлуку. Что сравнится с разлученьем? — не бывает вечных встреч — за устои вековые расстояний, за дорогу роковую, что пред нами вздумает назавтра лечь.

«Выпьем за непониманье!..»

Выпьем за непониманье! за незрячий взгляд, что свойствен иноземцу на чужбине — ведь не тайну – лишь покров он видит. Выпьем же за то, что человек с землей родимой слитны, нечленораздельны, как… соитье – рогор ари? [21]

21

Рогор арии – как это сказать.

«Кахетинское младое…»

Кахетинское младое цвета гор окрестных рыжих кружит головы, как солнце в небесах высоких кружит. Вдохновенно пахнет киндзой, базилик лиловый красит горы снеди – между ними речь журчит потоком горным.

«Выпьем же за дом Зураба!..»

Выпьем же за дом Зураба! — островерхой иль покатой кровля может быть – у КРОВА очертаний не ищи очевидных – не глазами — лишь душою благодарной познаешь его – у крова очертания души.

«Вчуже край чужой прелестней…»

Вчуже край чужой прелестней, чем он есть на самом деле. Если заживо с землею связан ты – не до пейзажей ежедневных. Не дай, Боже, в отчуждении прозреть нам. Выпьем же за тех, чья ноша — крест пожизненной чужбины.

«Кисть, чья зелень – словно окись…»

Кисть, чья зелень – словно окись, эта гроздь вина литая, вся в пыльце мне вдруг напомнит мною виденную в хати [22] гроздь зеленых колокольцев, что когда-то украшали перерезанные горла в жертву съеденных баранов.

22

Хати – святилище, молельня у хевсуров и пшавов.

«Описать размером древним…»

Описать размером древним плясовым и хороводным вкруг ствола корней круженье — круг сезонов, круг забот деревенских и особо — душ поруку круговую и, как хоровод созвездий, крови яркий хоровод.

«Всяк народ – урок другому…»

Всяк народ – урок другому, всяк народ – укор другому, всяк народ – гора, с которой лучше видно гребни гор, что бушуют по соседству неподвижно, безоглядно, и породе их невнятен ни урок и ни укор.

«Будь же, речь моя, прощаньем…»

Будь же, речь моя, прощаньем, горечью и облегченьем: слова маленькая капля падает – как камень с плеч. Многоточье точек зренья — звезд беспечных многоточье — так молчанье обрывает переполненную речь.

«Нет, не женщины, а звезды…»

Нет, не женщины, а звезды породили нас. С родимой пядью праха у любого есть космическая связь: если ты рожден в Алмати, солнце ходит над Алмати, месяц ходит над Алмати, звезды кружат отродясь.

«Звездочеты-книгочеи…»

Звездочеты-книгочеи говорят, что в миг зачатья сочетаются не люди — всех созвездий полумгла. Стало быть в твоих объятьях — вся вселенная – не тело женское. Так выпьем, братья, за небесные тела.

«Хоть в своем огромном небе…»

Хоть в своем огромном небе гор хребет не коронован, и никто не княжит ниже над долиною вина, но пейзаж настолько пышен, обрамленный вышиною гор, что без гипербол ясно: это – царская страна.

«Труден сельский труд, как всякий…»

Труден сельский труд, как всякий труд родной на свете труден — заскорузли твои руки, голова твоя седа — но коль внятен, словно воздух, труд, бессмыслицы лишенный, то граничит труд с отрадой, как с долиной гор гряда.

«Или полдень средь Алмати…»

Или полдень средь Алмати на ногах стоит нетвердо? Небеса ль не увлажняет звезд красивая роса? Иль от ртвели и до ртвели [23] обмелели наши чаши? Или мужеству невнятна дев кровавая краса?

23

Ртвели – время сбора винограда.