Шрифт:
Вечная печаль [829]
Был один государь. Он, красавиц любя, «покорявшую страны» [830] искал. Но за долгие годы земле его Хань не явилась подобная вновь… Вот и девочке Янов приходит пора встретить раннюю юность свою. В глуби женских покоев растили дитя, от нескромного взора укрыв. Красоту, что получена в дар от небес, разве можно навек запереть? И однажды избрали прелестную Ян самому государю служить. Кинет взгляд, улыбнется — и сразу пленит обаяньем родившихся чар, И с дворцовых красавиц румяна и тушь словно снимет движеньем одним. Раз прохладой весенней ей выпала честь искупаться в дворце Хуацин, Где источника теплого струи, скользя, омывали ее белизну. Опершись на прислужниц, она поднялась,— о, бессильная нежность сама! И тогда-то впервые пролился над ней государевых милостей дождь. Эти тучи волос, эти краски ланит и дрожащий убор золотой… За фужуновым пологом в жаркой тиши провели ту весеннюю ночь. Но, увы, быстротечна весенняя ночь,— в ясный полдень проснулись они. С той поры государь для вершения дел перестал по утрам выходить. То с любимым вдвоем, то при нем на пирах, от забот не уйдет ни на миг, И в весенней прогулке всегда она с ним, и ночами хранит его сон. Их три тысячи — девушек редкой красы — было в дальних дворцах у него, Только ласки, что им предназначены всем, он дарил безраздельно одной. В золотой она спальне украсит себя — с нею, нежной, пленительней ночь. А в нефритовой башне утихнут пиры — с нею, пьяной, милее весна. Многочисленным сестрам и братьям ее во владение земли он дал, И завидного счастья немеркнущий свет озарил их родительский дом. И уже это счастье под небом у нас для отцов с матерями пример: Их не радует больше родившийся сын, все надежды приносит им дочь… Высоко вознесенный Лишаньский дворец упирался в небесную синь. Неземные напевы, с ветрами летя, достигали пределов страны. Песни тихий напев, танца плавный полет, шелк струны и свирели бамбук… Целый день государь неотрывно глядел, на нее наглядеться не мог… Загремел барабана юйянского гром, [831] затряслась под ногами земля. Смолк, изорван, «Из радуги яркий наряд, из сверкающих перьев убор». [832] Девять врат во дворцы государя вели, дым и пыль их закрыли от глаз. Это тысячи всадников и колесниц держат путь в юго-западный край. Шевелятся драконы расшитых знамен, — [833] и идут. И на месте стоят. От столицы на запад они отошли за сто ли. И недвижны опять. Непреклонны войска. Но чего они ждут, что заставит в поход их пойти? Брови-бабочки — этого ждали они — наконец перед ними мертвы! Наземь брошен цветной драгоценный убор, не украсит ее никогда Перьев блеск изумрудный, и золото птиц, и прозрачного гребня нефрит. Рукавом заслоняет лицо государь, сам бессильный от смерти спасти. Обернулся, и хлынули слезы и кровь из его исстрадавшихся глаз… Разнося над селеньями желтую пыль, вечный ветер свистит и шумит. Там мосты и тропинки, кружа в облаках, ввысь ведут до вершины Цзяньгэ. Под горою Эмэй, там, в долине пустой, проходящих не видно людей. Боевые знамена утратили блеск, и тусклее там солнечный свет. Край тот Шу — с бирюзовыми водами рек и вершинами синими гор. Мудрый наш властелин там в изгнанье ни днем и ни ночью покоя не знал. Бередящее душу сиянье луны видел он в отдаленном дворце. Все внутри обрывающий звон бубенцов слышал он сквозь ночные дожди… С небесами земля совершила свой круг. Возвращался Дракон-государь. [834] Подъезжая к Мавэю [835] , поник головой и невольно коня придержал. Здесь, в Мавэе, под памятным этим холмом, на сырой этой грязной земле Как узнает он место, где яшмовый лик так напрасно похитила смерть? Друг на друга властитель и свита глядят, их одежда промокла от слез, И к воротам столицы они на восток едут дальше, доверясь коням. Воротились в Чанъань. Вид озер и садов все такой же, как в прошлые дни, И озерный фужун [836] , как всегда на Тайи [837] , те же ивы в Вэйянском дворце. Как лицо ее нежное — белый фужун, листья ивы — как брови ее. Все как было при ней. Так достанет ли сил видеть это и слезы не лить? Снова веснами персик и слива цветы раскрывали под ветром ночным. Вновь осенний утун с опадавшей листвой расставался под долгим дождем. Государевы южный и западный двор зарастали осенней травой. На ступени опавшие листья легли, и багрянца никто не сметал. У певиц, что прославили «Грушевый сад» [838] , в волосах белый снег седины, Для прислужниц, заполнивших Перечный дом [839] , юных лет миновала весна. К ночи в сумрачных залах огни светлячков на него навевали печаль, И уже сиротливый фонарь угасал, сон же все не смежал ему век. Не спеша, не спеша отбивают часы — начинается длинная ночь. Еле светится-светится в небе Река, наступает желанный рассвет. Стынут в холоде звери двойных черепиц [840] , Как приникший к ним иней тяжел! Неуютен расшитый широкий покров. Кто с властителем делит его? Путь далек от усопших до мира живых. Сколько лет, как в разлуке они, И ни разу подруги погибшей душа не вошла в его тягостный сон… Из Линьцюна даос, знаменитый мудрец, пребывавший в столице в тот век, Чист был сердцем и высшим искусством владел души мертвых в наш мир призывать. Возбудил сострадание в нем государь неизбывной тоскою по ней, И, приказ получив, приготовился он волшебством государю помочь. Как хозяин пустот, пронизав облака, быстрой молнией он улетел. Был и в высях небес, и в глубинах земли,— и повсюду усердно искал. В вышине он в лазурные дали проник, вглубь спустился до Желтых ключей [841] , Но в просторах, что все распахнулись пред ним, так нигде и не видел ее. Лишь узнал, что на море, в безбрежной дали, есть гора, где бессмертных приют. Та гора не стоит, а висит в пустоте, над горою туман голубой. Красоты небывалой сияют дворцы, облака расцветают вокруг, А в чертогах прелестные девы живут,— молодых небожительниц сонм. Среди этих бессмертных есть дева одна, та, чье имя земное Тай-чжэнь [842] , Та, что снега белее и краше цветка, та, которую ищет даос. Видя западный вход золотого дворца, он тихонько но яшме стучит. Он, как в старой легенде, «велит Сяо-юй [843] доложить о себе Шуан-чэн [844] ». Услыхавши о том, что из ханьской земли сыном неба к ней прислан гонец, Скрыта пологом ярким, тотчас ото сна пробудилась в тревоге душа. Отодвинув подушку и платье схватив, чуть помедлила… бросилась вдруг, И завесы из жемчуга и серебра раскрывались послушно пред ней. Уложить не успела волос облака в краткий миг, что восстала от сна. Сбился наспех надетый роскошный убор. В зал сошла, где даос ее ждет. Ветер дует в бессмертных одежд рукава, всю ее овевает легко, Словно в танце «Из радуги яркий наряд, из сверкающих перьев убор». Одиноко-печален нефритовый лик,— плачет горько потоками слез Груши свежая ветка в весеннем цвету, что стряхнула накопленный дождь. Скрыв волненье, велит государю сказать, как она благодарна ему: «Ведь за время разлуки ни голос, ни взгляд не пронзали туманную даль. В Осиянном чертоге, где жил государь, прервалась так внезапно любовь. На священном Пэнлае в волшебном дворце долго тянутся длинные дни. А когда я смотрю на покинутый мной там, внизу, человеческий мир, Я не вижу столицы, Чанъани моей, только вижу я пыль и туман. Пусть же вещи, служившие мне на земле, скажут сами о силе любви. Драгоценную шпильку и ларчик резной государю на память дарю. Но от шпильки кусочек себе отломлю и от ларчика крышку возьму». И от шпильки кусочек взяла золотой, в платье спрятала крышку она: «Крепче золота, тверже камней дорогих пусть останутся наши сердца, И тогда мы на небе иль в мире людском, будет день, повстречаемся вновь». И, прощаясь, просила еще передать государю такие слова (Содержалась в них клятва былая одна, два лишь сердца и знало о ней); «В день седьмой это было, в седьмую луну, мы в чертог Долголетья пришли. Мы в глубокую полночь стояли вдвоем, и никто не слыхал наших слов: Так быть вместе навеки, чтоб нам в небесах птиц четой неразлучной летать. Так быть вместе навеки, чтоб нам на земле раздвоенною веткой расти!» Много лет небесам, долговечна земля, но настанет последний их час. Только эта печаль — бесконечная нить, никогда не прервется в веках. 829
«Вечная печаль»— В поэме описана любовь танского государя Сюань-цзуна к красавице Ян Гуй-фэй и трагический конец этой любви во время мятежа Ань Лу-шаня.
830
«Покорявшую страны». — То есть такую небывалую красавицу, как госпожа Ли, одна из жен ханьского императора У-ди, о которой ее брат Ли Янь-нянь сказал в стихах императору: «Раз взглянет — и сокрушит город, взглянет второй раз — и покорит страну».
831
Загремел барабана юйянского гром… — Юйян — одна из областей, захваченных мятежным полководцем Ань Лу-шанем.
832
«Из радуги яркий наряд, из сверкающих перьев убор»— название песни и танца.
833
Шевелятся драконы расшитых знамен… — То есть императорские знамена.
834
Возвращался Дракон-государь. — Дракон — символ императорской власти, одно из метафорических наименований государя.
835
Мавэй— местность, где была убита Ян Гуй-фэй (на территории нынешней провинции Шэньси).
836
Фужун— разновидность лотоса.
837
Тайи— озеро.
838
«Грушевый сад»— школа актерского мастерства, созданная при Сюань-цзуне.
839
Перечный дом— женская половина дворца.
840
…звери двойных черепиц— черепиц в виде причудливых зверей.
841
Желтые ключи— ключи, бьющие под землей, могила.
842
Тай-чжэнь— одно из имен Ян Гуй-фэй.
843
Сяо-юй— дочь Фуча, государя страны У (V в. до н. э.).
844
Шуан-чэн— служанка Сиванму (см. сноску 538).
Приглашаю буддийского монаха, живущего в горах
В столицу не можешь ли ты прийти пищу просить, монах? Оставь отговорки, что грязь и пыль плащ замарают твой. Ты хочешь узнать, где найдешь приют? Ты на восток пойди. Бамбук обойдешь, зазвенит ручей, там Бо Лэ-тянь живет. Ранняя весна
Растаял снег за теплым дуновеньем. Раскрылся лед под греющим лучом. Но растопить весне не удается Одно лишь только — иней на висках. Персиковые цветы в храме Далинь
В четвертый месяц в нашем мире кончаются цветы, А в этом горном храме персик сегодня лишь расцвел. Я горевал — весна уходит, ее вернуть нельзя. Как мог я знать, что по дороге она зайдет сюда. Цинь
Мой цинь я поставил на тонкий изогнутый столик. Я ленью охвачен, а чувства теснятся во мне. Какая забота мне струны тревожить рукою? Их ветер ударит — и сами они запоют. Посвящаю печальному страннику
Прибрежной ивы холодная тень на сырой от дождя земле. Прилетного лебедя частый крик в обещающей снег высоте. Причалил к песку одинокий гость, чтобы на ночь прервать свой путь. Вода обегает речной тростник, и луна заполнила челн. На дороге за старой заставой
Горы и реки на этой Ханьгуской дороге. Пылью покрыты у едущих путников лица. Тягостно-грустно с родной стороной расставанье… Ветер осенний поднялся из древней заставы. Красный тэновый посох
И друзья и родные, перейдя через Шэнь [845] , распростились. И коляски и кони у реки повернули обратно. И единственный только старый посох из красного тэна, Неразлучный мой спутник, всю дорогу прошел издалёка. 845
Шэнь— река в нынешней провинции Шэньси.
Ранней осенью ночью один
Утун у колодца колышет прохладной листвою. Валек у соседки разносит осенние стуки. Один направляюсь я спать под нависшую кровлю. Проснулся и вижу: луны — половина постели. Ночь холодной пищи [846]
846
«Ночь холодной пищи»— См. сноску 681.
Ночью слушая Чжэн
Когда в Цзянчжоу [847] по ночам я слышал тихий чжэн, Седеть я только начинал — и слушать не хотел. А вот сегодня час пришел — я бел, как белый снег. Играй на чжэне до зари — я разрешу тебе. 847
Цзянчжоу— город в современной Цзянси, куда в 815 г. был назначен Бо Цзюй-и.
Смотрюсь в зеркало
Чист и блестящ круг бронзовый, зеркальный. Рябят-пестрят виски от белых нитей. Да можно ли упрятать глубже годы? Моим летам ты, зеркало, не веришь! Горечь разлуки
На дороге у ивы зеленой стояли, провожал уезжающих вдаль. Повернули коляски, и кони умчались, лишь увидел, как пыль поднялась. Не почувствовал сам, как во время прощанья слезы красные все истекли, А вернулся домой, и слезы не осталось, чтобы ею платок омочить.