И вдруг аль-Мамун понял, что птицу бьет крупная дрожь. Он был даже уверен, что, если захочет, услышит сумасшедшее биение не птичьего, а человеческого, тьфу, сумеречного сердца. И тяжелое, загнанное дыхание забившегося в последнее укрытие существа.

Подняв глаза на старика, Абдаллах понял, что не ошибся. Аль-Хидр смотрел на Тарика с нескрываемым торжеством и скалил острые, желтоватые зубы. Под щеткой седых усов явственно обозначались два больших верхних клыка.

– Ну ладно, - насытившись видом униженного врага, важно сказал дух.
– Забирай. Забирай его к себе, человек. Хотя, по справедливости...

– Есть ли воздаяние за добро, кроме добра?
– быстро сказал аль-Мамун, едва не поперхнувшись от собственной храбрости.

– Идите, - сверкнув глазами, бросил аль-Хидр.

Аль-Мамун не двинулся с места.

Старик смерил его одобрительным взглядом - мол, тебя не проведешь. И добавил:

– Идите за мной.

– У меня был заключен договор перед этими воротами, - пересохшими губами сказал аль-Мамун.
– Я выполнил свою часть. Пусть Сестры выполнят свою.

– У тебя вся рука в крови, - нехорошо усмехнулся аль-Хидр.
– А на рукаве сидит убийца одной из сестер. Не боишься? Может, уберешься подобру-поздорову?

– "Ему принадлежит власть над небесами и землей, и к Всевышнему возвращаются все дела. Он вводит ночь в день и вводит день в ночь, и Он знает про то, что в груди", - немеющими губами прошептал аль-Мамун.
– Я не уйду, не истребовав своей части.

– А его...
– кивнул аль-Хидр на жалко съежившуюся птицу, - не жалко?

– "Он - тот, который низводит на раба Своего знамения ясные, чтобы вывести нас из мрака к свету", - из последних сил прошептал Абдаллах.
– Со мной Всевышний, и что меня испугает?

– Последний раз спрашиваю, идиот, - презрительно сказал, как сплюнул, дух.

– Требую... исполнения... договора...

Аль-Хидр взмахнул рукой.

Мир вспыхнул ослепительным зеленым пламенем. Аль-Мамун, наверное, заорал, и орал, пока в легких не кончился воздух, а горло не охрипло.

В бесконечном промежутке между тьмой и светом, до того, как открыть глаза, он снова провалился в безвременье. В безвидной темноте, напоминающей о ночи, в которой он шел к воротам Ирема, его настиг голос аль-Хидра:

– Смотри-ка, не отступился. Ла-ааадно, твоя взяла, человек. Договор исполнен. И за что вам, смертным козявкам, от Него такое благоволение, понять не могу, вошки вошками, а поди ж ты, какое уважение, и к кому?.. зачем?..

Злое старческое бормотание постепенно затихало, оставаясь позади, позади, словно он, аль-Мамун, с отчаянным криком, подобно снаряду, летел куда-то вперед, в свет, в яркий ослепительный свет...

– Аааааа!...

Ух. Кричать он прекратил, только почувствовав под собой жесткий каменный пол.

Некоторое время он так и сидел - чувствуя каменную крошку под задницей и холодивший шею сквозняк.

– Абдаллах?..

– А?
– раскрыл он глаза.

– О мой халиф!
– тут же почтительно поправился Джунайд.

Здоровенные карие глаза суфия таращились на него совсем близко - их лица не разделяла и ширина ладони.

Вокруг стояла темнота.

– Я... ослеп?..
– вдруг решил испугаться аль-Мамун.

– Нет, нет, о мой повелитель!
– быстро забормотал суфий, все так же пристально глядя на него.
– Просто сейчас на дворе ночь - вот и темно.

– А... где я?
– осторожно поинтересовался аль-Мамун.

Тело ужасно, ужасно затекло. Он двинул ногой, и от щиколотки побежали огненные мурашки.

– Ойййй...

– Что?...

– Ноги затекли!.. Так где я?

– Все там же, о мой халиф. В пристройке у входа в масджид.

И тут аль-Мамун ахнул и заметался - ну, почти заметался:

– А... он?

– Что?

– Тарик? Где Тарик?

Он же держал его за руку! А сейчас - точно, на полу перед его пытавшимися разогнуться ногами было совершенно пусто!

– Ах, Тарик...
– облегченно вздохнул суфий.
– С ним... все... хорошо. Будет.

– А... почему его здесь... нет?

– Он пришел в себя... некоторое время назад. Его уже... одним словом, он уже в лагере, и с ним все будет хорошо.