– Намайо!
– гаркнул, как плетью хлестнул.
– Не здесь!

Быстро обернувшись, Абдаллах увидел: так же, ничком, лежащее на коврах тело. С такой же длинной резаной раной, наискось разделяющей мокрую от крови спину. А над телом - кошкой выгнувшего спину сумеречника с ножом в руке.

– Утащи его отсюда, Намайо, - строго проговорил Тарик.
– А потом делай с ним все, что хочешь.

Засопев, аураннец резко вдвинул оружие в ножны и поволок мертвеца за ноги. При этом он сердито ворчал по-своему.

Невесть откуда взявшийся черный кот ехидно спросил:

– А соевого соуса не принести? И так хорошо получилось, нечего жаловаться...

Нерегиль для верности погрозился пальцем еще раз:

– Утащить подальше, Намайо, значит утащить подальше. Не в соседнюю комнату. Подальше - значит подальше.

Утаскиваемый труп собирал под собой складками ковры.

– Ааа... он...
– аль-Мамун повернулся к нерегилю и сделал неопределенный жест руками в сторону удаляющегося сопения и шуршания ткани.

Тарик помялся и так же неопределенно покрутил ладонями:

– У Намайо... большой счет к людям. Они его бросили умирать на площади в аль-Хаджаре.

– На которую ночью вышли кутрубы и гулы, - мягко мурлыкнул под боком кот.
– Если бы не Джунайд, бедняга отправился бы к новому перерождению...

– Ну так и пусть его, - решился аль-Мамун.
– Пусть делает то, что захочет.

И небрежно отмахнулся.

Настороженно смотревший Тарик облегченно выпустил воздух. И улыбнулся:

– Действительно.

А кот подошел под самый бок и заметил:

– Тем более, что он заслужил. Хороший удар.

– Не стоит благодарности, господин. Это был наш долг, - звякнул новый голос, и аль-Мамун подпрыгнул на своем спальном ковре.

Аураннка возникла в комнате бесшумно - серый шелк ее походного платья даже не шелестел. Только одуряющий аромат, сладкий, как персик, плыл над полом, когда она медленно шла к халифу. Белое личико казалось кукольным: узкие раскосые глаза, точки выщипанных бровей, ярко-алый маленький рот не шевелились, как нарисованные.

Аль-Мамун непроизвольно отклонился назад.

У самого края ковра сумеречница склонилась в глубоком поклоне.

Когда она подняла лицо, Абдаллах увидел тоненький шрам над правым глазом. Почувствовав его взгляд, аураннка поднесла к отметине узкую ладонь. Аль-Мамун поспешно отвел глаза, сумеречница тоже резко опустила руку и смешалась.

– Прошу вас, госпожа. Приступайте, - кивнул Тарик.

И пояснил снова подавшемуся назад халифу:

– Дама Амоэ здесь, чтобы помочь тебе, Абдаллах.

Аураннка, тем временем, оказалась за спиной. Персиковый шершавый запах окутал халифа почти ощутимой пеленой. Вдыхая аромат ее шелков, аль-Мамун не сразу понял, что ерзает, как от щекотки - по позвоночнику бежали приятные судороги, колени подергивались. А потом осознал, что щекочут - тонкие длинные пальцы, остро, как иголки, тычущиеся в какие-то ведомые одной только женщине точки.

С неожиданной силой вцепившись аль-Мамуну в плечи, сумеречница встряхнула его так, что чуть не ссыпались вниз позвонки.

– Исполнено, Тарег-сама, - мурлыкнуло сзади.

Шелк зашелестел, голову повело от сладкого, тающего на языке запаха.

Борясь с неожиданно накатившей слабостью и мутью в голове, Абдаллах лишь нахмурился, когда к нему протянулась рука Тарика - давай, помогу. Внутри черепа все распалось на какие-то кусочки воспоминаний, и аль-Мамун явственно ощущал необычное для себя расслабление - и, в то же время, смутную тревогу. Словно что-то саднило под лобной костью, пытаясь напомнить себе, словно что-то он забыл, и без этого кусочка мысли вся целостность затейливой вязи мира перед глазами распадалась на отдельные завитки...

Пальцы Тарика снова приглашающе согнулись - давай, мол.

Отчаявшись припомнить ускользающее и тревожное, аль-Мамун вздохнул и поднялся на ноги.

Пошатнувшись, он оперся на плечо нерегиля. Потом решительно пошел вперед.

Дойдя до занавески, аль-Мамун кивнул - откинь. Тарик повиновался, Абдаллах отпустил его плечо и пошел дальше, дальше, через пыльные покинутые комнаты, в которых, похоже, никто никогда не жил.

Дойдя до выходящей на передний двор двери, аль-Мамун устало вздохнул и сам развел руками протертый матерчатый коврик в проеме. Весеннее солнце и тысяча цветов брызнули в разум, отупевший в затхлости внутренних покоев. Среди помета и соломы метались куры и цыплята, топали копытами лошади, блики света играли на пластинах панцирей и ярком зеленом шелке рубах входивших в ворота воинов. Посмотрев себе под ноги, аль-Мамун увидел желтые костистые ступни с уродливо отросшими ногтями.