Почти час они яростно упивались друг другом. Наконец молодая ведьма устало откинулась на грудь старшего Малфоя, тяжело дыша и едва переводя дух. Она чувствовала, как восстанавливается его дыхание. Мускулистая рука со зловещей Черной Меткой обнимала ее обессилившее тело.

— Это входило в план mon P'ere? — через некоторое время спросила Гермиона, задумчиво глядя в потолок. Люциус не ответил. — Молчишь? — с оттенком горечи добавила она через несколько секунд.

— Ты что-то имеешь против? — подал голос ее любовник.

— Нет, я привыкла, — усмехнулась Гермиона.

Сжимавшая ее рука скользнула ниже, и женщина застонала, прижимаясь к Люциусу спиной. Его губы впились в ее шею.

— Гермиона! Мы дома! — раздался из гостиной громкий голос миссис Грэйнджер, и ведьма вздрогнула от неожиданности и внезапно накатившей волны наслаждения. Перегнувшись через Люциуса, она подняла с вороха одежды его волшебную палочку и направила на дверь.

— Коллопортус!

Люциус сел на кровати и резко развернул женщину к себе.

— Это, — он пристально смотрел в ее глаза, — не твой мир, Кадмина. Ты — не такая.

— А какая я? — тихо спросила Гермиона, тщетно пытаясь увидеть мысли за каменным барьером его глаз.

— Хочешь откровенности? — усмехнулся Люциус, подталкивая женщину назад и вновь овладевая ее телом. — Ты — ведьма. — Он двигался резкими, сильными толчками и говорил то отрывисто выбрасывая слова, то понижая голос до свистящего шепота. — Надменная, самовлюбленная, эгоистичная. Если ты пытаешься бороться с этим — ты мучаешься, чувствуешь неудовлетворенность, злишься. А когда необузданная, дикая ведьма вырывается на волю — ты чувствуешь счастье, свободу и страх. Ты слишком привыкла сдерживать себя. Твои моральные принципы, твоя человечность — отравляют тебя. Этот рационализм в тебе не только от воспитания, он в тебе от Темного Лорда. Но иногда материнская кровь берет верх. Ты никогда не видела, как Белла убивает?

— За… мол… чи… — простонала Гермиона.

Губы Люциуса расплылись в усмешке, и он остановился, нависая над ней. Гермиона застонала и подалась вперед.

— Тебе нужно расслабиться, Кадмина, — он сделал еще несколько быстрых движений, — хватит разыгрывать из себя маггловскую домохозяйку!

— Ты должен меня ненавидеть, — внезапно выдохнула Гермиона, сжимая его руки повыше локтей и пристально глядя в глаза.

— Ненависть — удел слабых, — усмехнулся мужчина.

— Ты уверен? — с вызовом спросила она.

— Ты считаешь меня марионеткой, Кадмина, — с усмешкой сказал старший Малфой. — А ведь ты относишься ко мне так, как я того хочу. Я мог бы заставить тебя меня возненавидеть. Или вовсе не замечать. Или влюбиться, — саркастично улыбнулся он и сел, потянув ее на себя. — Только тебе не нужно сейчас влюбляться.

— Ты заботишься о себе или обо мне? — усмехнулась Гермиона, сложив руки у него на плечах.

— Не обольщайся. Но мне нравится играть с тобой.

— Даже так?

— Это всегда было так. И тебе тоже нравится это.

— И ты можешь играть со мной после того, что я сделала? — Глаза Люциуса были абсолютно непроницаемы.

— Так даже интереснее, Кадмина, — после полуминутного молчания ответил он. — Конечно, если твоим уделом не станет садовая магия. В этом случае ты потеряешь для меня всякий интерес.

— Это угроза?

— Совет. Подумай.

— О тебе?

— Прежде всего, о себе. Тебе ведь тоже нравятся эти игры…

Люциус отстранился и подхватил с пола рубашку. Гермиона тоже отыскала свой халат. Одевшись, они степенно спустились в гостиную.

Там ужасно бледная миссис Грэйнджер с трепетом наблюдала за тем, как Етта, под надзором Джинни, играет с огромной черно–оранжевой коброй. Увидев Гермиону и Люциуса вместе, рыжая колдунья едва заметно усмехнулась.

— Переговоры удались? — весело спросила она.

— Ах ты, ведьма! — возмутилась Гермиона. — У вас тут всё по планам?!

— Ну что ты, сплошная импровизация, — усмехнулся Люциус Малфой, набрасывая плащ. — Миссис Грэйнджер, всего доброго. Не переживайте так, это абсолютно безопасная змея. Джина, Кадмина, — он кивнул волшебницам, — всего хорошего. И вам, мисс Саузвильт, — усмехнулся Люциус Генриетте и трансгрессировал под громкое «Ох!» миссис Грэйнджер.

— Как поболтали? — насмешливо спросила Джинни. — Плодотворно?

Гермиона хотела съязвить, но запнулась — Етта, сжимая маленькими пальчиками переливчатую кожу змеи, вдруг явственно прошипела:

— А это моя мама, Алира.

Гермиона чувствовала, что этим утром действительно завершился ее траур. Она больше не была безутешной вдовой Генриха Саузвильта — она опять становилась собой. И ощущала за это вину.