— Иди-иди, сука…

— Мы ж не на войне, солдат, — попытался повернуться лицом к Василю Микола. — Шо было, то было, давай полюбовно… Война кончится, а у тебя золото…

— Становись! — потемнело в глазах Василя. — А кто мне моих хлопцев вернет?!..

И хлестнул короткой очередью из автомата.

Микола, повернувшись боком, сделал маленький шажок — и повалился лицом вниз. Только теперь Василь разглядел, какой это был крепкий, несмотря на годы, мужчина. Желтели на солнце пятки, ветерок шевелил на затылке редкие волосы.

— Иуда… — плюнул себе под ноги Василь.

Не заходя в хату, он вышел на улицу, следом выкатился растрепанный, тяжело дышащий Корневич.

Василь, не оглядываясь, двинулся к мосту, фермы которого хорошо виднелись отсюда. Уже далеко отойдя от хаты Мельниченков, он вдруг притормозил, не слыша за собой шагов Корневича. Чуть повернул голову. Да, сзади никого не было.

— А, разведчик-диверсант?! — усмехнулся он. — Лежишь в канаве и не дышишь? Ну лежи-лежи.

Конечно, проверку на вшивость не все выдерживают. А он отомстил. Мертвые поблагодарят его, живые не осудят. Войны впереди еще черт знает сколько…

За рекой громыхало, не понять, то ли собиралась гроза, то ли доносилась артиллерийская канонада.

Дядька Василь умер на пятьдесят восьмом году жизни, похоронили его на Чижевском кладбище в Минске. За год до смерти он ездил в станицу Алексеевская, где сфотографировался возле обелиска, на котором выбиты фамилии погибших десантников, в том числе его и испанца Хуана.

— Все, поехали завтра в Костюковку! — мама швырнула на пол только что отжатую тряпку. — Не могу больше…

Я с тревогой посмотрел на отца, который лежал на диване и читал «Правду». Мамину родню в Костюковке он недолюбливал, и особенно дядю Колю, мужа маминой сестры Нины.

— Договорюсь завтра с Сабиной, чтоб покормила кур, и поедам. На Вишенском уже сады отцвели…

В поселке Вишенский мама родилась, и всякий раз, приезжая в Костюковку, они с тетей Ниной шли туда пешком проведывать дядьев, теток и племянников.

Год назад мы с дядей Колей договорились ехать на рыбалку в карьеры, и я всю зиму и весну ждал этого. Карьеры меня манили так же, как и противоположный берег Днепра, густо поросший лозняками. Ребята рассказывали, что в пойменных озерах на том берегу ловились лещи по пять килограммов. Я не знал, какая рыба водилась в карьерах, но уж точно не сибильки или густерки.

— Брехло твой Коля, — сказал отец. — Не помнишь, как он к нам в Ганцевичи приезжал?

Мама, не отвечая, снова принялась тереть пол.

— Одолжил деньги и смылся. До сих пор не отдал. Посадят твоего Колю — и правильно сделают.

— Он не вор, — попыталась защитить дядю Колю мама. — А пить — все вы пьете.

Отец хмыкнул, но промолчал.

Назавтра в Костюковку мы с мамой поехали вдвоем. От Речицы до Гомеля пятьдесят километров, до Костюковки еще двадцать, а на дорогу уходит полдня, не меньше. Но вот давка в поезде и в автобусе позади, мы подходим к Кильдыму, в котором живет тетя Нина.

— Хоть бы дома была, — вглядывается в бесчисленные окна огромного красного дома мама.

По лестнице, в которой зияют большие дыры, мы поднимаемся на четвертый этаж. Кильдым — общежитие для малосемейных рабочих стеклозавода, но люди здесь рождаются, вырастают, женятся и умирают. В одном конце длинного коридора туалет, в другом кухня, и тяжелые запахи, клубящиеся в коридоре, у непривычного человека вышибают слезу.

Мама стучит в дверь, та распахивается — и мы в гостях.

— А мне с утра голос был, что приедешь, — смеется тетя Нина.

— Шурик, завтра едам на рыбу! — кричит из-за ширмы дядя Коля. — А Костя приехал?

— Нужен ты Косте! — громко говорит тетя Нина. — Только водку жрать да брехать, больше ничего не умеешь.

Дядя Коля выходит из-за ширмы босиком, но в штанах и майке.

— Шурик, ты баб не слухай, — таращится он на меня черными глазами навыкате. — На Днепре рыба клюет?

— Клюет, — киваю я. — Дядька Шатрович сома на четыре пуда поймал.

У дяди Коли едва не вылезли из орбит глаза, на длинной шее дернулся острый кадык.

— Завтра айда на карьеры, — сипит он, — а потом я к тебе на Днепро… Идет?

— Идет, — соглашаюсь я. — А где Петя?

— Болтается где-то, — отвечает тетя Нина.

— Возле туалета в карты играет, — подал голос из-за шкафа маленький Витька.

— Во, в карты играет! — подбоченилась тетя Нина. — Что сын, что батька, как драные коты, по заугольям таскаются. Мне уже соседям стыдно в глаза глядеть.

— В школу ходит? — спросила мама.

— Вон, под ларьком его школа. А на танцы в клуб дак уже не пускают, обязательно с кем-нибудь побьется. И в милиции его знают, и за милицией…