Я только целомудренно, нелепо, криво обнял её, и мы стояли над бездонным обрывом — далеко внизу глухо, сонно шелестела река Фан-Ягноб.

Мы стояли, затаившись, обнявшись с Гулечкой на опасной тропе, и звезды текучие сияли над нами и под нами, и тогда я слепо, напоенно зашептал:

— Давай обнимемся крепко — и полетим с тропы в пропасть!.. Как падучие звезды!..

В пеннокипящую сонную реку Фан-Ягноб, с её форелями, бьющимися в каменных протоках-запрудах-заводях лазоревых изумрудных, базальтовых!..

И она еще ближе, жарче, жгуче прижалась ко мне:

— Давай! давай сорвемся — полетим!.. на звезды! к Гончим Псам!.. в хрустальные, речные, яшмовые, малахитовые заводи-запруды реки Фан-Ягноб!..

Будем ловить живых серебряных тугих форелей и сами станем форелями!..

О Боже!.. Это был зов Вселенной, зов Бездны!.. Зов Смерти!..

А мы, дети, чуяли, но не знали…

Да!.. Тогда, в первой юности, смерть была ближе к нам, чем любовь! О Боже!..

Да! И нынче, на склоне дней смутных моих, она опять ближе, чем любовь…

Но!.. Тогда!..

…Вот тут-то мы, нелепо обнявшись, сцепившись, и вышли на нагую вершину огромной горы Кондара… да!..

Тут еще лежал вечный, альпийский, хрусткий снег остаточный, ленно тающий…

Вот тут-то я впервые и увидел это Дерево на снегах, облитое звездами и полной жемчужной луной, из-за гор плывущей!.. да!..

Это была Она — альпийская, реликтовая, согдийская, снежная Черешня! Дерево-Исполин!

Дерево, похожее на гигантский мамврийский древний дуб!

Я потом узнал, что это было любимое Дерево согдийских, и персидских, и ассиро-вавилонских царей…

…Каким-то таинственным образом жизнь Царей и жизнь этого Дерева были связаны, переплелись их древние судьбы…

Когда погибли древние великие Цари, и на смену им пришли мелкие шуты и плуты-оборотни на тронах, альпийская Черешня стала погибать, хиреть, исчезать, уходить с земли…

Быть может, Она уходила под землю вослед за погибшими Царями, как верные скифские жены погребальные?..

И только в дальних таджикских горах остались еще эти редкие древесные Исполины!..

И вот один из них!..

Мы стояли перед этим Деревом смятенные, пораженные.

Черешня исполинская вся была залита жемчужными, сплошными цветами, лепестками, собранными в густые зонтики, и лунный шелковистый свет призрачно струился, играл на белых, ослепительно белых, белых, алавастровых кружевных лепестках… да!..

Альпийская Черешня на горных рыхлых снегах запоздало цвела, сияли живым, переливчатым, лунным, трепетным перламутром её несметные цветы, лепестки, а неслыханные её плоды — малиновые, огромные ягоды — величиной с небольшое яблоко — созревали только поздней осенью…

…Мы подошли близко-близко к несметно цветущему Дереву осиянному, лунному в великом своем весеннем, ликующем, одиноком во всем подлунном мире запоздалом цветенье…

И это было словно гигантский застывший водопад белых снежных несметных цветов! да!..

И тогда я попытался сорвать, взять ветвь цветущую, обильную над головой моей и протянул к тяжелой ветви руку…

Я хотел подарить Гуле ветку…

И вот тут я услышал крик:

— Эй, мальчик! Не трогай Дерево!.. Там смерть живет!.. Быстрая, мгновенная смерть! Беги быстрей от Дерева!..

…О Боже! Кто это?..

Мы не одни в горах?..

Я обернулся — по тропе шли, клубились гиссарские тяжкокурдючные бараны, а за ними брел древний локаец-пастух.

Пастух улыбался, полыхая, играя в ночи белыми, как альпийские снега, зубами, и орлими глазами всевидящего Чингисхана:

— Эй, мальчик! девочка! Бегите от Черешни! Там смерть!..

Я растерялся…

…И тут я впервые увидел Её и отпрянул от Дерева.

Она ползла по цветущей ветви… Она ловко, находчиво, вспыльчиво, огненно ползла ко мне…

Она глядела на меня…

И я глядел на Неё при луне. И я не мог отуманенно, одурманенно оторвать глаз от Неё…

…Это была Она — Коралловая Эфа!..

Одна из самых редких, прекрасных и ядовитых рептилий на земле…

Тогда я еще не подозревал, какую роль в моей жизни сыграют это Дерево и эта Змея…

Это была смерть моя…

Не каждый человек на земле видит смерть свою — а я увидел…

Да!..