Шрифт:
— Расскажу, все расскажу, только дай до хором добраться, — как-то устало проговорил князь и, помолчав, добавил: — Мы ведь не гулять шли. А сеча есть сеча, сам знаешь. Посадник жив чудом остался, а вот Николку-то с Егором уже не вернуть…
За разговорами они не заметили, как пересекли пустынное в ненастье торжище, где княжеский отряд приветствовали одинокие прохожие, и миновали ворота. Здесь отряд разделился. Одна часть его, которую возглавил воевода, направилась к тому месту, где пленным ватажникам предстояло дожидаться решения своей участи, отдельно от них — в глубокий поруб — поместили Кузьку Косого. Обоз же, не останавливаясь, покатил к княжеским палатам. Та часть отряда, во главе которой был сам князь, повернула к усадьбе посадника.
Вот за снежной круговертью показались распахнутые тесовые ворота, рядом с ними темные фигуры. Не успел еще князь подъехать, как навстречу выбежали из ворот две женщины — жена посадника и его дочь, сразу догадался князь. Сердце его заныло, предвкушая тяжелый разговор, но говорить почти ничего не пришлось: опередив князя, с саней, которые везли раненого, быстро соскочил Федор и кинулся к матери, крича на ходу: «Жив он, мама! Жив!» Настасья вдруг словно обезножела, встала столбом, а сын, ухватив ее за руку, потащил к саням, над которыми уже склонилась Вера.
Михаил Ярославич молча наблюдал за всем происходящим, поняв, что говорить ничего не следует. Говори не говори, а пока близкие не удостоверятся, что глава семейства на самом деле только ранен, они никаких слов не услышат.
Настасья, сдерживая слезы, всматривалась в осунувшееся лицо мужа, а он в ответ виновато улыбался и что-то негромко говорил. Вера, присев на край саней, осторожно поправила шапку, съехавшую отцу на самые брови, убрала упавшую на глаза седую прядь. Федор крутился возле них, без остановки приговаривая: «Я же сказал, он жив. Жив».
Наконец Настасья немного успокоилась и поняла, что из-за своих переживаний совсем забыла о присутствии князя и его людей, и, не отходя от саней, повернула к нему голову и посмотрела исподлобья.
— Винюсь перед тобой, Анастасия Петровна, — не уберегли мы твоего мужа, — проговорил князь как можно мягче, — вишь, как дело обернулось. Но уверен, что Василь Алексич в родном доме быстро на поправку пойдет. Ведь так, Василь Алексич? — бодро спросил он, повернувшись к посаднику.
— Не сомневайся, княже, скоро в строй встану, — ответил тот хриплым голосом.
— Вот видишь, раз сам мои слова подтверждает, значит, так тому и быть. Ведь как я смог уже убедиться, слово мужа твоего твердое, с делом не расходится. Если что понадобится, или ко мне обращайся, или к сотнику моему, которому я такой наказ дал. Отдохнет малость — и завтра утром к вам заглянет. Василько поможет, в чем надо, — князь указал в сторону сотника, который стоял, потупив глаза, не в силах взглянуть в сторону Веры. — А теперь пора и нам к дому поспешить. Ну, Василь Алексич, выздоравливай! — улыбнувшись посаднику, добавил он и развернул коня.
— Спасибо, Михаил Ярославич, за заботу, — только и смогла проговорить Настасья непослушными губами и, замолчав, прижала край платка к глазам, из которых давно были готовы пролиться слезы.
Князь уже не видел, как сани въехали за ворота, и домашние, со всякими предосторожностями подняв раненого, перенесли его в горницу, — он спешил к своим палатам.
Лишь оказавшись в своей горнице, скинув свиту и опустившись на лавку у стола, князь понял, как он устал. Это была не столько телесная усталость, сколько душевная. Только сейчас он окончательно осознал, что его первый поход против неожиданно сильного противника мог закончиться и неудачей, которая неминуемо сказалась бы на отношении к нему москвичей. Теперь, когда он вернулся в свой город победителем, князь с трудом мог представить, как в случае поражения пережил бы свой позор. К счастью, все закончилось удачно, и отныне его, князя Михаила Ярославича, люди, населявшие Московское княжество, с полным правом будут называть своим защитником.
И еще понял князь, переступив порог своих палат, что теперь он дома, что эти пахнущие смолой новые стены успели стать для него родными. Он с удовольствием вдыхал едва уловимый горьковатый запах и, вытянув ноги, закинув руки за голову, разглядывал светлый потолок. От печи шло приятное тепло. Михаил Ярославич потянулся и уже раздумывал, не пойти ли немного вздремнуть, но Макар сообщил, что мыльня готова, и князь поспешил в парную.
В это время суета в доме посадника достигла предела. Хлопали двери, бегали слуги, носили перины, подушки, тащили какие-то лохани и кадушки. Однако в горнице, куда принесли Василия Алексича, царила тишина.
В ногах у отца сидела Вера, которая держала на коленях притихшего Петра, у изголовья с одной стороны устроился Федор, а с другой — склонилась жена. Сам же посадник глядел и не мог наглядеться на своих близких, готовых моментально выполнить любое его желание, а он боялся огорчить их, невольно показать свою боль.
— Не горюй, Настасья! Оглянуться не успеешь, как я на ноги встану, — говорил он тихим хрипловатым голосом, неотрывно глядя в глаза жены.
— Да–да, конечно, встанешь! Ведь дома ты теперь, — почти шептала она.