– А откуда вы это знаете? – недоверчиво уточнила Лена.

– Встретились мы с ней однажды случайно. В лондонском аэропорту. Полчаса всего разговаривали. Но она многое успела мне рассказать…

Академик посмотрел на Стаса, на Лену и как-то печально улыбнулся:

– Береги эту девочку, Стас, ты ведь, вроде, теперь как ее рыцарь! А ты, - обращаясь к Лене, предложил он, - приезжай к нам в археологическую партию на следующее лето! Грамоту Мономаха показать не обещаю, но бересту, скажем, с письмом тысячелетней давности увидишь!

Он еще раз поцеловал фотокарточку отца Тихона, молча поклонился его бывшей жене и, попросив ребят не провожать его до поезда, сам направился по дороге, ведущей на станцию.

Лена со Стасом тоже молча прошли путь до разделявшего их дома поворота и разошлись.

Стас, не зная, куда себя девать, метался по комнатам, лежал на папином диване, на своей кровати.

Конечно, во всем виноват был только один он. Но как… как теперь можно было это исправить?

Когда он уже готов был начать от отчаяния бегать и по Прокровке, неожиданно раздался громкий стук.

– Ленка! Ванька! – радостно бросился к двери Стас. Открыл ее и в растерянности замер. На крылечке стоял… Молчацкий. Все такой же элегантный, с папкой под мышкой. Только на этот раз заходящее солнце, падая на нее, делало ее розовой. И золотое лезвие тоже выглядело угрожающим…

– Ну-с, молодой человек! Как, надумали? – очаровательно улыбаясь, спросил он.

– Надумал, - кивнул Стас.

– Тогда я к вашим услугам! – Молчацкий слегка поклонился и достал из папки конверт. – Вы мне, как договорились, доверенность, я вам – деньги!

Ни о чем мы с вами еще не договорились! – возразил Стас и, стараясь выделить каждое слово, сказал: - Я не буду продавать вам дом. Даже если вы предложите мне за него миллион, два, три миллиона!

Договорив до конца, он поднял глаза на Молчацкого и поразился.

Совсем другой человек стоял перед ним. Холодный. Надменный. Страшный. Даже лезвие на его шее сделалось каким-то угрожающим.

«Странно, - подумалось вдруг Стасу, и кто это придумал для такого острого с двух концов лезвия название «безопасного»? Будь там Ленка, она бы сразу сказала, как его правильно надо назвать!»

– Да, - с нескрываемым вызовом добавил еще он.
– И голосовать я буду вместе с Григорием Ивановичем за сохранение Покровки!

– Ваше право, - холодно кивнул Молчацкий и, прежде чем повернуться и уйти к машине, вдруг усмехнулся: - Между прочим, я даже благодарен вам за такое решение!

– Это еще почему? – насторожился Стас.

– А потому что вам еще нет восемнадцати лет, и ваш голос никак не повлияет на ход общего голосования. И я только зря бы потратил на вас пятьсот тысяч, которые с радостью переложу теперь в свой карман!

И он, демонстративно положив конверт в нагрудный карман пиджака, спокойно направился к машине.

Стас же, напротив, весь так и кипел от ярости.

– А я… я родителям позвоню! – закричал он ему вслед.
– Они свое письменное согласие вышлют!

Молчацкий на ходу приоглянулся:

– Поздно, молодой человек! Сход через два дня, а заказное письмо - они же ведь простым письмом такой важный документ не отправят, правда? – по нынешним временам не меньше недели идет!

Машина отъехала. Стас потерянно стал бродить по двору и вдруг услышал голос Григория Ивановича:

– Ну что, сделал рогатку? – выглядывая из-за забора, спрашивал его тот.

– Какую еще рогатку? – не понял Стас.

– Ну, а для чего же тогда ты у меня хорошую кожу просил? Самые лучшие лайковые перчатки своей покойной жены тебе ведь отдал!

– Да нет… Решил, что не стоит… - безо всякого настроения ответил Стас.

– И правильно! – одобрил Григорий Иванович. Только и его голос был далеко не весел.
– Тут, брат Вячеслав, пожалуй, и правда, лучше крючками запасаться, сетями да неводами…

– Что, так плохи дела?

– А-а! – глухо отозвался Григорий Иванович и так обреченно махнул рукой, что Стас понял, что дела в Покровке, оказывается, намного хуже, чем даже у него самого…