В кварталах дальних и печальных
вернуться

Рыжий Борис Борисович
Шрифт:

«Поздно, поздно! Вот — по небу прожектора…»

Поздно, поздно! Вот — по небу прожектора загуляли, гуляет народ. Это в клубе ночном, это фишка, играю Словно год 43-й идет. Будто я от тебя под бомбежкой пойду — снег с землею взлетят позади, и, убитый, я в серую грязь упаду… Ты меня разбуди, разбуди. 1999

«Не во гневе, а так, между прочим…»

Не во гневе, а так, между прочим созерцавший средь белого дня, когда в ватниках трое рабочих подмолотами били меня. И тогда не исполнивший в сквере, где искал я забвенья в вине, чтобы эти милиционеры стали не наяву, а во сне — Это ладно, всё это детали, одного не прощу тебе, ты, бля, молчал, когда девки бросали и когда умирали цветы, не мешающий спиться, разбиться, с голым торсом спуститься во мрак, подвернувшийся под руку птица, не хранитель мой ангел, а так. Наблюдаешь за мною с сомненьем, ходишь рядом, урчишь у плеча, клюв повесив, по лужам осенним одинокие крылья влача. 1999

«Мальчик-еврей принимает из книжек на веру…»

Л. Тиновской [66]

Мальчик-еврей принимает из книжек на веру гостеприимство и русской души широту, видит березы с осинами, ходит по скверу и христианства на сердце лелеет мечту. Следуя заданной логике, к буйству и пьянству твердой рукою себя приучает, и тут: видит березу с осиной в осеннем убранстве, делает песню, и русские люди поют. Что же касается мальчика, он исчезает. А относительно пения — песня легко то форму города некоего принимает, то повисает над городом, как облако. 1999

66

Елена Тиновская — поэт (род. в 1964 г. В Свердловске), живет в Германии.

«В сырой наркологической тюрьме…»

В сырой наркологической тюрьме, куда меня за глюки упекли, мимо ребят, столпившихся во тьме, дерюгу на каталке провезли два ангела — Серега и Андрей, — не оглянувшись, типа все в делах, в задроченных, но белых оперениях со штемпелями на крылах. Из-под дерюги — пара белых ног, и синим-синим надпись на одной была: как мало пройдено дорог… И только шрам кислотный на другой ноге — все в непонятках, как всегда: что на второй написано ноге? В окне горела синяя звезда, в печальном зарешеченном окне. Стоял вопрос, как говорят, ребром и заострялся пару-тройку раз. Единственный один на весь дурдом я знал на память продолженья фраз, но я молчал, скрывался и таил, и осторожно на сердце берег — что человек на небо уносил и вообще — что значит человек. 1999

«Мы целовались тут пять лет назад…»

Мы целовались тут пять лет назад, и пялился какой-то азиат на нас с тобой — целующихся — тупо и похотливо, что поделать — хам! Прожекторы ночного дискоклуба гуляли по зеленым облакам. Тогда мне было восемнадцать лет, я пьяный был, я нес изящный бред, на фоне безупречного заката шатался — полыхали облака — и материл придурка азиата, сжав кулаки в карманах пиджака. Где ты, где азиат, где тот пиджак? Но верю, на горе засвищет рак, и заново былое повторится. Я, детка, обниму тебя, и вот, прожекторы осветят наши лица. И снова: что ты смотришь, идиот? А ты опять же преградишь мне путь, ты закричишь, ты кинешься на грудь, ты привезешь меня в свою общагу. Смахнешь рукою крошки со стола. Я выпью и на пять минут прилягу, потом проснусь: ан жизнь моя прошла. 1999

«Ты почему-то покраснела…»

Ты почему-то покраснела, а я черемухи нарвал, ты целоваться не умела, но я тебя поцеловал. Ребята в сквере водку пили, играли в свару и буру, крутили Токарева Вилли и матерились на ветру. Такой покой в волнах эфира, ну, а пока не льется кровь, нет ничего уместней, Ира, чем настоящая любовь. 1999

«Я помню всё, хоть многое забыл…»

Я помню всё, хоть многое забыл — разболтанную школьную ватагу. Мы к Первомаю замутили брагу, я из канистры первым пригубил. Я помню час, когда ногами нас за хамство избивали демонстранты, и музыку, и розовые банты. Но раньше было лучше, чем сейчас. По-доброму, с улыбкой, как во сне: и чудом не потухла папироска, и мы лежим на площади Свердловска, где памятник поставят только мне. 1999

Романс

Саше Верникову [67]

Мотив неволи и тоски — откуда это? Осень, что ли? Звучит и давит на виски мотив тоски, мотив неволи. Всегда тоскует человек, но иногда тоскует очень, как будто он тагильский зек, как, ивдельский разнорабочий. В осенний вечер, проглотив стакан плохого алкоголя, сидит и слушает мотив, мотив тоски, мотив неволи. Мотив умолкнет, схлынет мрак, как бы конкретно ни мутило. Но надо, чтобы на крайняк у человека что-то было. Есть у меня дружок Вано и адресок его жиганский, ширяться дурью, пить вино в поселок покачу цыганский. В реальный табор пить вино — Конечно, это театрально, и театрально, и смешно, но упоительно-печально. Конечно же, давным-давно, давным-давно не те цыганы. Я представляю все равно гитары, песни и туманы. И от подобных перспектив на случай абсолютной боли не слишком тягостен мотив, мотив тоски, мотив неволи. 1999

67

Александр Верников — екатеринбургский писатель, поэт и переводчик (род. в 1962 г. в г. Серов Свердловской области).