В кварталах дальних и печальных
вернуться

Рыжий Борис Борисович
Шрифт:

«Включили новое кино…»

Включили новое кино, и началась иная пьянка, но все равно, но все равно то там, то здесь звучит «Таганка». Что Ариосто или Дант! Я человек того покроя — я твой навеки арестант и все такое, все такое. 1999

«Где обрывается память, начинается…»

Кейсу Верхейлу [68] , с любовью

Где обрывается память, начинается старая фильма, играет старая музыка какую-то дребедень. Дождь прошел в парке отдыха, и не передать, как сильно благоухает сирень в этот весенний день. Сесть на трамвай 10-й, выйти, пройти под аркой сталинской: все как было, было давным-давно. Здесь меня брали за руку, тут поднимали на руки, в открытом кинотеатре показывали кино. Про те же самые чувства показывало искусство, про этот самый парк отдыха, про мальчика на руках. И бесконечность прошлого, высвеченного тускло, очень мешает грядущему обрести размах. От ностальгии или сдуру и спьяну можно подняться превыше сосен, до самого неба на колесе обозренья, но понять невозможно: то ли войны еще не было, то ли была война. Всё в черно-белом цвете, ходят с мамами дети, плохой репродуктор что-то победоносно поет. Как долго я жил на свете, как переносил все эти сердцебиенья, слезы, и даже наоборот. 1999

68

Верхейл Кейс — голландский филолог-славист, литературовед, писатель, переводчик (род в 1940 г.).

«Когда в подъездах закрывают двери…»

Когда в подъездах закрывают двери и светофоры смотрят в небеса, я перед сном гуляю в этом сквере, с завидной регулярностью, по мере возможности, по полтора часа. Семь лет подряд хожу в одном и том же пальто, почти не ведая стыда, не просто подвернувшийся прохожий — писатель, не прозаик, а хороший поэт, и это важно, господа. В одних и тех же брюках и ботинках, один и тот же выдыхая дым, как портаки на западных пластинках, я изучил все корни на тропинках. Сквер будет назван именем моим. Пускай тогда, когда затылком стукну по днищу гроба, в подземелье рухну, заплаканные свердловчане пусть нарядят механическую куклу в мое шмотье, придав движеньям грусть. И пусть себе по скверу шкандыбает, пусть курит «Приму» или «Беломор», но раз в полгода куклу убирают, и с Лузиным Серегой запивает толковый опустившийся актер. Такие удивительные мысли ко мне приходят с некоторых пор. А право, было б шороху в отчизне, когда б подобны почести — при жизни, хотя, возможно, это перебор. 1999

«В обширном здании вокзала…»

Путь до Магадана недалекий, поезд за полгода довезет…

Горняцкая песня

В обширном здании вокзала с полуночи и до утра гармошка тихая играла: «та-ра-ра-ра-ра-ра-ра-ра». За бесконечную разлуку, за невозможное прости, за искалеченную руку, за черт те что в конце пути — нечетные играли пальцы, седую голову трясло. Круглоголовые китайцы тащили мимо барахло. Не поимеешь, выходило, здесь ни монеты, ни слезы. Тургруппа чинно проходила, несли узбеки арбуз ы… [69] Зачем же, дурень и бездельник, играешь неизвестно что? Живи без курева и денег в одетом наголо пальто. Надрывы музыки и слезы не выноси на первый план — на юг уходят паровозы. «Уходит поезд в Магадан!» 1999

69

Вариант строфы:

Тургруппы чинно проходили,

несли узбеки арбуз ы…

Не поимеешь, выходило,

здесь ни монеты, ни слезы.

Море

В кварталах дальних и печальных, что утром серы и пусты, где выглядят смешно и жалко сирень и прочие цветы, есть дом шестнадцатиэтажный, у дома тополь или клен стоит, ненужный и усталый, в пустое небо устремлен, стоит под тополем скамейка и, лбом уткнувшийся в ладонь, на ней уснул и видит море писатель Дима Рябоконь [70] . Он развязал и выпил водки, он на хер из дому ушел, он захотел уехать к морю, но до вокзала не дошел. Он захотел уехать к морю, оно страдания предел. Проматерился, проревелся и на скамейке захрапел. Но море сине-голубое, оно само к нему пришло и, утреннее и родное, заулыбалося светло. И Дима тоже улыбался. И, хоть недвижимый лежал, худой, и лысый, и беззубый, он прямо к морю побежал. Бежит и видит человека на золотом на берегу. А это я никак до моря доехать тоже не могу — уснул, качаясь на качели, вокруг какие-то кусты. В кварталах дальних и печальных, что утром серы и пусты. 1999

70

Рябоконь Дмитрий Станиславович — поэт, автор нескольких поэтических сборников (род. в 1963 году в г. Березовский Свердловской области), живет в Екатеринбурге.

«Я на крыше паровоза ехал в город Уфалей…» [71]

Я на крыше паровоза ехал в город Уфалей и обеими руками обнимал моих друзей — Водяного с Черепахой, щуря детские глаза. Над ушами и носами пролетали небеса. Можно лечь на синий воздух и почти что полететь, на бескрайние просторы влажным взором посмотреть: лес налево, луг направо, лесовозы, трактора. Вот бродяги-работяги поправляются с утра. Вот с корзинами маячат бабки, дети — грибники. Моют хмурые ребята мотоциклы у реки. Можно лечь на теплый ветер и подумать-полежать: может, правда нам отсюда никуда не уезжать? А иначе даром, что ли, желторотый дуралей — я на крыше паровоза ехал в город Уфалей! И на каждом на вагоне, волей вольною пьяна, «Приму» ехала курила вся свердловская шпана. 1999

71

Город Верхний Уфалей Челябинской области расположен на реке Уфалей на границе Свердловской области.

«Нужно двинуть поездом на север…»

Нужно двинуть поездом на север, на ракете в космос сквозануть, чтобы человек тебе поверил, обогрел и денег дал чуть-чуть. А когда родился обормотом и умеешь складывать слова, нужно серебристым самолетом долететь до города Москва. 1999

Осень

Уж убран с поля начисто турнепс и вывезены свекла и капуста. На фоне развернувшихся небес шел первый снег, и сердцу было грустно. Я шел за снегом, размышляя о бог знает чем, березы шли за мною. С голубизной мешалось серебро, мешалось серебро с голубизною. 1999

«Только справа соседа закроют, откинется слева…»

Только справа соседа закроют, откинется слева [72] : если кто обижает, скажи, мы соседи, сопляк. А потом загремит дядя Саша, и вновь дядя Сева в драной майке на лестнице: так, мол, Бориска, и так, если кто обижает, скажи. Так бы жили и жили, но однажды столкнулись — какой-то там тесть или зять из деревни, короче, они мужика замочили. Их поймали и не некому стало меня защищать. Я зачем тебе это сказал, а к тому разговору, что вчера на башке на моей ты нашла серебро — жизнь проходит, прикинь! Дай мне денег, я двину к собору, эти свечи поставлю, отвечу добром на добро. 1999

72

закроют — посадят, откинется — выйдет на свободу (жарг.).