для шума на международном уровне. Для этого ты и сыграла роль проститутки.

34

–

Ты прав.

–

А откуда брали трупы? Твой, например?

–

Из морга. Ведь в заговоре участвовал почти весь район.

Они поравнялись с голландской каретой, развратно позолоченной – оборванцы тихо

удалились. Борис заглянул внутрь и спросил Глорию:

– Я тебе хоть понравился?

Девушка зло расхохоталась.

–

На черта ты мне?

– Я так спросил. На всякий случай.

– Нам больше не о чем говорить, - мрачно заверила Глория. – Тебя использовали,

обманули, вовлекли в скандал. Если начнёшь выступать, мы тебя…

Девушка задумалась.

–

Уезжай из Индии, - попросила она тихо. – Уедешь? Ты здесь никому не нужен. Ты

только мешаешь.

Борис опять заглянул в карету. Внимательно изучил обшивку сидений, стен и потолка. На

полу виднелись какие-то пятна…бурые, маслянистые. Неожиданно его замутило. Будто

укачало.

– Что ты там, в карете, увидел? – с презреньем спросила Глория. – Весь аж позеленел.

–

Прощай, Глория.

На следующий день уже в Бомбее он ждал, когда его чемодан погрузят в такси. Проводить

Бориса вышёл знакомый индус. Стоял рядом, исподтишка наблюдательный.

Борис поблагодарил за тёплый приём и пожал ему руку. Уверенно направился к такси.

– Господин, - хитро окликнул его служащий гостиницы.

–

Фокус покажешь? – съязвил Борис.

–

Сами решайте… Та европейка опять приходила, пока вы были в отъезде.

Усатый парень испытывающе замолчал. Борис же – где-то глубоко-глубоко внутри, в

самом укромном уголке своего сознания – поёжился. Спросил:

–

На этот раз она что-нибудь передала?

–

Нет. Сказала, что уже слишком поздно. И ушла.

Борис кивнул:

– Вот именно, - подтвердил он. – Уже слишком поздно. А ведь я так и не искупался в

море и не видел ни одного прокажённого индуса.

Генерал-лейтенант Звонников сделался мрачен.

Сейчас перед ним потел сквозь-издёрганный старый человек. Как значилось на визитке –

профессор Императорского Санкт-Петербургского Университета. Уже пять минут он

убеждал Звонникова немедленно закрыть газету «Русский инвалид». Немного косил.

Разминал в руках платок и то и дело им – желтовато-белым – утирал крывшийся испариной

лоб.

Звонников сидел за столом. В «Русском инвалиде» он числился и.д. главного редактора.

Профессор Пётр Георгиевич Федотов прилип к полу у двери примерно в дюжине шагов от

него. На календаре – 27 февраля 1917 года. Утро.

–

Конечно, можно не закрывать, а только сменить название, - срывающимся голосом

увещевал Федотов. – Но сделать это необходимо срочно. Сегодня же то есть. Может быть,

прямо сейчас?

Генерал-лейтенант с появления профессора в кабинете молчал и не двигался. Видимо,

предчувствуя скорый взрыв, Федотов стал говорить ещё быстрее, ещё отчаяннее:

–

Закрыть. Сменить название. Русский инвалид – это сейчас недопустимо. Вы хоть

слышали, что творится в городе? Оставьте просто «Инвалид», это – всегда пожалуйста, но не

надо – русский. Нельзя! Вы хоть знаете, какая на вас лежит ответственность?

35

–

Я что-то не понимаю… - тихо, угрожающе протянул Звонников.

– Я объясню! – Федотов взвизгнул услужливостью и чуть не подпрыгнул на месте. –

Только ещё минуточку. Всё объясню! Сейчас, когда в столице предкатастрофье и

совершенно не известно, чем всё это обернется, никак нельзя бросаться такими

определениями: русский – инвалид. Ведь это же неправда! А даже если правда – нельзя же в

такой категорической форме, как приговор. У нас сейчас война, и в городе чертовщина,

какое-то кошмарное перепутье, вы не заметили? Но вот так взять с ходу и припечатать:

русский, мол, инвалид – это же неправильно, опасно, вы не находите? Типографские

бастуют, уже несколько дней выходит одна-единственная газета – ваша. Вы видели, какие

сейчас у людей глаза выпученные? Эти дни запомнятся надолго, сейчас любая мелочь может

сыграть роковую роль. Но из-за вас получается, что при любом исходе, русский всё равно

калека, увечный, слабосильный. Даже бессильный…