– Там еще не так поздно, – заметил Райм, посмотрев на часы. – Том, принеси микрофон с динамиком.

Том исчез, но быстро вернулся, включил устройство в розетку и поставил микрофон на столик у кровати поближе к Райму.

Селлитто набрал номер первого ассистента. Автоответчик сообщил голосом жены Артура Лоуссера, что их нет дома, и попросил оставить сообщение. Селлитто сделал это и позвонил другому ассистенту.

Джон Китинг сразу поднял трубку. Селлитто сообщил, что они проводят расследование и хотели бы задать ему несколько вопросов. Пауза. Затем нервный мужской голос на другом конце провода протрещал:

– Э-э, спрашивайте.

– В свое время вы работали с Эрихом Уэйром, верно? – спросил Селлитто.

Пауза.

– С Уэйром? Ну, э-э, работал. А что?

– У нас вопросы общего характера, – продолжил Селлитто. – Вы не имели с ним контактов в последнее время?

– Уэйр несколько лет не давал о себе знать. Я решил, что он умер. После пожара в Огайо. Он получил тогда страшные ожоги. О нем не было ни слуху ни духу. А тут шесть или, может, семь недель назад вдруг позвонил.

– Откуда? – спросил Райм.

– Не знаю. Он не сказал, а я не спрашивал.

– Что ему было нужно?

– Узнать, не поддерживаю ли я отношения с кем-нибудь из цирка “Хасбро”. Это тот, который горел. А “Хасбро” уже и не цирк, теперь там другое шоу. Да и с какой стати мне поддерживать с кем-то из них отношения? Я ответил, что нет. Так он весь напрягся.

– Рассердился? – спросила Закс.

– Да вроде как. Сразу царапки выпустил, как всегда. Когти то есть. Прям как в доброе старое время… Знаете, что он первым делом сказал, когда позвонил?

– Что? – подбодрил его Райм.

– Всего только “это Эрих”. Ни “привет”, ни “как поживаешь, Джон? Ты меня помнишь?” Нет, только – “это Эрих”.

– Не могли бы вы рассказать о нем в общих чертах? – вступила в разговор Закс. – О его друзьях, любимых местах, увлечениях?

– Чего проще, – буркнуло в динамике, – ответ на все один – иллюзии.

– Как это? – спросил Райм.

– А так: они и были его друзьями, любимыми местами, увлечениями. Они – и больше ничего. Он с головой ушел в свое ремесло.

– Мы слышали, его жена погибла при пожаре, – сказал Райм. – Вам что-нибудь известно о ее семье?

– О семье Мари? Ничего. Они поженились всего за неделю или за две до пожара. По-настоящему друг друга любили. Мы надеялись, она его образумит, но ближе познакомиться с ней не успели.

– Знаете кого-нибудь, кто способен хоть что-то о нем рассказать?

– Его первым ассистентом был Арт Лоуссер, я был вторым. Нас называли мальчишками Эриха.

– Лоуссеру мы позвонили. Еще кого-нибудь не назовете? – спросил Райм.

– Единственный, кто приходит на ум, – тогдашний директор цирка “Хасбро” Эдвард Кадески. Теперь он продюсер в Чикаго.

Селлитто записал, затем поинтересовался:

– С того раза Уэйр больше вам не звонил?

– Нет. Да и зачем? Ему и пяти минут хватило, чтоб выпустить когти. Слушайте, мне пора. У меня по воскресеньям утренняя смена.

Разговор закончили, Закс отключила устройство.

– Ну и дела… – пробормотала она.

– Ладно, получили наводку – и на том спасибо, – сказал Райм. – Найдите этого Кадески.

Мэл Купер вышел и через несколько минут вернулся с распечаткой из базы данных театральных компаний. Офис “Кадески продакшнс” находился в Чикаго на Саут-Уэль-стрит. Селлитто набрал номер и попал на автоответчик, что было неудивительно в столь поздний субботний час. Для Кадески оставили сообщение.

– Понятно, Уэйр испортил жизнь ассистенту, – сказал Селлитто. – Непредсказуемый тип. Покалечил зрителей, теперь вот стал серийным убийцей. Но чем он живет?

– Давайте позвоним Терри, – предложила Закс.

Терри Добинс служил в ПУНе психологом. Там было несколько специалистов, но он один составлял психологические портреты преступников. Селлитто позвонил Добинсу домой.

– Терри.

– Лон. Слышу, как фонит динамик. Заключаю – ты с Линкольном.

– Угу, – подтвердил Райм.

Добинс был ему симпатичен – первый человек, которого он увидел, очнувшись после катастрофы, лишившей его возможности двигаться.

– Прости, что поздно звоним, – извинился Селлитто, – но нам нужна помощь. Многократный убийца, имя и фамилию знаем, а больше почти ничего.