– Время ожидания твоего кадра измеряется в мужчинах…

– Хорошо сказано, но не очень лестно звучит для уха мужчины.

– Это так, случайно вылетевшие слова.

– А ты Муза!

– Простите? – я прекратила щелкать камерой.

– Давно так пылко не говорил, и темы столь лирические-романтические не поднимал.

– Учту.

– Трудно быть Музой?

– Не знаю. По-другому не жила. А про женщин Вы тоже всё знаете?

– Всё – это ничего.

– Я про самые страшные моменты.

– Мужчина поёт в присутствии женщины, о женщине и для женщины…

– И заглянуть ей в душу ему некогда?

– Да, песня заканчивается, когда уходит женщина, а если женщина ушла – в чью душу ему заглядывать?

– Это могло бы быть смешным…

– Неужели в жизни женщины бывают страшные моменты?

– Страшных не бывает, бывают только самые страшные.

– Давно живу – не слышал…

– Есть два самых страшных момента в жизни женщины. Первый (не по очереди) – когда женщина задает вопрос: «Ты меня любишь?» Этот момент требует недюжинной смелости. Не испугаться выглядеть глупой, не испугаться услышать ответ. Именно услышать и принять, а не выслушать и поверить в «да», из которого выглядывают уши чего угодно, кроме «да». Голос не врет. Голос любящего нельзя синтезировать, он может только родиться. Родиться в сердце, не в гортани. Настоящее «да» рождается не сразу, и не громко, и часто его не говорят вообще…

– Услышать ответ – это второй?

– Если бы вопрос задавали только для того, чтобы узнать правду, то я бы сказала – да. Но чаще вопрос задают так же, как награждают дежурным поцелуем – не для того, чтобы поцеловать, то есть не для того, чтобы получить ответ. Посему – мой ответ «нет».

– А вообще есть ли второй?

– Есть, но встречается сейчас очень редко. В русском и, пожалуй, во французском языке. В английском – его точно нет. А про другие языки не скажу – лингвист из меня еще тот. Пусть наш разговор будет в контексте русского языка. Второй самый страшный момент в жизни женщины, когда она спрашивает: «Вы меня любите?»

– А что страшного, отдельно страшного от первого вопроса?

– Не услышать в ответ «ты».

– Да… это пострашнее будет…

– Да Вы – Муз! Вот что хочу я Вам сказать, Лука Демьянович. Давно на подобные темы и столь витиевато не рассуждала!

– Хотела пошутить, но, очень похоже, оказалась права: когда страшно ему – не страшно ей, и наоборот.

– Да, твой обман – это всегда чуть-чуть и из благих побуждений, а чужой обман – и вот он пришел, самый страшный момент в твоей жизни.

– Я тебе подыграл.

– Не поняла.

– Говорю: я тебе подыграл! Уж прости, но ничего неожиданного про женские горести я от тебя не услышал. Баловство и маета! У женщин всё по-простому – и горести надуманные, и радости дикие. Всё от недостатка событий в жизни. Или от избытка.

– Вы серьезно?!

– Серьезно – несерьезно… разве это важно?

– А что важно?

– Важно то, что ты услышала, что я услышал, а кто что сказал – не важно.

– Почему?

– И всё-таки есть момент истины, mon amie.

– Мыть уши по утрам и вечерам?

– Опять не угадала! Танец! Иди – танцуй! – он махнул кому-то рукой и одновременно другой рукой забрал у меня камеру. К нам подбежал жгучий брюнет. – Это мой внук, Рене. Он тебя приглашает.

– На танец?

– Это вы с ним сами решите.

Рене молчал. Другие пары быстро входили в танго. Мы с Рене всё не начинали – будто примеривались друг к другу. Не то чтобы мы стояли и не двигались. Мы пританцовывали, но не становились в пару. Я двигала головой, руками, напрягала талию – разминалась. Ждала какой-то команды? Может быть. Но и Рене чего-то ждал. Смотрел на меня, будто пытался вычислить, чего от меня ждать, какой сложности программу можно мне предложить. Я его не торопила. Мне нравилась музыка, нравилось двигаться. То ли водка, то ли разговор так разгорячили меня, что с каждым движением по телу разливалась радость. Не голова, а мышцы, кожа – вспоминали это ощущение радости. Радости движения.

После танго заиграла сальса. Рене попросил именно сальсу. Он взял меня за руку и повел в самую гущу танцующих. Заговорил по-русски, но с жутким акцентом:

– Танго – не твой танец. Не сейчас.

– Почему?

– Очень драма. Конфликт. Не сейчас. Не тебе. У тебя сейчас проблема – без ритма.

– А мне понравилось.

– Мне не нравится. Мне не мог с тобой танцевать танго. Если сальса будет танцевать – будет всё хорошо.

– А если не сможем танцевать?

– Moi [4] слушай: без ритма. Надо ритм. Moi слушай, глаза смотри, сердце смотри – будет танцевать!

– Не всё поняла, но постараюсь догадаться.

– Toi [5] не говорить! Toi слушать.

Я начала переводить его слова с русского на русский понятный:

– Ритм – это жизнь, так?

– Да, – Рене замер на секунду, потом кивнул головой.

– Во мне ритма нет. Мне нужно его вернуть, так?

– Да, oui [6] .

– А ты говоришь – не говори, нам тогда не договориться с тобой. Рене, а как же его вернуть? Ритм-то твой.

– Смотри мой глаза. Слушай non ты, слушай moi и музыка.

– Как всё сложно! Какой именно танец танцевать – важно?

– Нет, важно. Важно танцевать. Vous comprenez? [7] Танцевать – c’est tout [8] .

– Включить музыку и танцевать одной?

– Нет одной, – он мотал головой и, чтобы я лучше поняла, добавил, – non [9] !

– Так категорично?

Рене вопросительно на меня смотрел. Его брови уже доползли до середины лба, а я не могла подобрать другие слова. Пока мы дискутировали, музыка закончилась. Рене поставил другой диск, но опять сальсу. Он вернулся ко мне, а я не унималась с вопросами:

– Всегда нет или могут быть варианты?

– Муа слушай! Настоящий ритм – танец двое.

– У тебя отличный русский.

– Moi слушай! Надо танцевать toi и мужчина, qui [10] танцевать сердце. Ритм non ноги, руки. Сердце! – он показал, как ритм звучит в сердце.

– Попробую перевести на русский, а ты скажешь, правильно ли я тебя поняла, хорошо?

Я уже собралась сказать, что смысл его слов поняла так: танцевать мужчина должен сердцем, и я должна танцевать только с таким мужчиной. Но Рене не дал мне ничего больше сказать – он подхватил меня и повел по танцу.

Начал меня вертеть, а я как завороженная слушалась его и шла за ним. Откуда руки-ноги знали, как надо им двигаться – не понять. Рене заулыбался. Я поняла, что «будет танцевать». Поняла сердцем. Всё, что он пытался мне объяснить. Ритм – это когда твой партнер делает первый шаг в танце, а ты его не слышишь и не видишь, ты только чувствуешь порывистое движение его сердца, чувствуешь своим сердцем. В какой-то момент я перестала ощущать движения тела, чувствовала лишь резкие толчки сердца Рене своим сердцем. Словно это движение его сердца совершалось и в моем. Мне казалось, будто его сердце пытается заставить биться мое. Задает ему ритм. Считает: «И раз, и раз, и раз». Это длилось какой-то миг, потом закружилась голова. Я снова ощутила свои руки и ноги. Рене взял мою руку и положил на свою грудь, и я снова прониклась этим здоровым, полным жизни ритмом. Мы кружились, и наступил момент, когда посреди танца, в этом сгустке энергии и музыки, моё сердце замерло. Меня осенило: оно не бьется! Не только сейчас. Оно не бьется несколько дней с того самого утра, когда я свалилась в горячке. Когда слезы испарялись со щек. Оно замерло тогда и не знало, что дальше. Что ему делать дальше. И как. Ждало подсказки. Ее не было. Сердце ждало. Тогда я не заметила его остановки. Меня не испугало это затишье. А сейчас вдруг я ощутила его вопросительное молчание. И мне стало очень страшно. А живо ли оно? А я? Оно молчало. Я ждала ответа, а оно безмолвствовало. В глазах потемнело. На один миг. Страшно. Страшно и темно. Рене сжал мою руку. И вдруг сердце сжалось по-настоящему и с силой вбросило кровь в сосуды. Стало светло, тепло и нестрашно. Я слушала и не узнавала стук моего сердца. Я слышала какой-то новый ритм.

Сердце должно биться, когда любовь. Любовь – такая особая форма жизни. Редкая и трудная. Жить – это биться. Биться за кого-то и за что-то. Я слушала свое сердце и слышала, что сейчас оно стало биться за мою любовь. Уже не к конкретному человеку. За мою способность жить любя. Ритм вернулся. Но желания поцелуя не возникло. Наши с Рене сердца сделали синхронно всего пару ударов, а потом наши ритмы разошлись. Его сердце отбивало ритм своей любви. Мое – своей. Танец закончился. И мы оба знали, что новый танец мы не начнем. Только в наших глазах осталась радость и благодарность. Радость и благодарность учителя и ученика.

Рене поклонился, проводил меня за столик к деду и тут же исчез. Я подумала, что не ошиблась и здесь найду самый короткий путь к счастью, потому что нашла надежных и знающих тайные тропы проводников. Еще я подумала, что старик тоже знает об этом, но хочет, чтобы я дошла до всего сама. Я сказала:

– Я хочу здесь остаться.

Старик молчал. Паузы хватило, чтобы эйфории во мне убавилось. Старик продолжал молчать. Я поняла, что, видимо, должна была дойти умом до чего-то другого.

– Глупо? – мой голос зазвучал низко и с хрипотцой.

Старик не стал медлить с ответом, будто и вовсе не было длинной паузы. В его голосе я не услышала ни разочарования, ни разделенной радости:

– Нет. Твои слова значат, что этого не случится никогда.

Мое сердце пустилось вскачь. Потом стало делать длинные паузы. В голове зашумело. Только что, мне показалось, я обрела твердую почву под ногами, и опять она уходит из-под ног. Я почувствовала, что старик прав. Почему он прав, мне не под силу было объяснить, но я ощущала, что он прав. Но сдаться без боя не смогла:

– Почему?

– Знал бы прикуп… Сколько лет ни проживи здесь – всё время будешь хотеть остаться, но никогда не останешься.

– Мудрёно.

– Что ты сказала?

– Мудрёно.

– Забытое слово. За него, девонька, за это твое слово, я заплатил дорогую цену. И не только я. Среди нас, русских французов, есть особая каста – «те, кто хочет здесь остаться».

– Разве это плохо? Иметь осознанное желание?

– Вопрос в другом: готова ли ты к тому, что именно этого ты будешь осознанно желать всю жизнь? Острее всего желать? И сильнее этого желания остаться здесь ничего не будет.

– Почему?

– Потому.

– Почему.

– Так устроено сердце.

На другой день я уехала в Альпы. Поездка задумывалась как настоящее путешествие. Чтобы останавливаться в каждом населенном пункте на неделю-две. Постигать качественно и всецело колорит местной жизни. Обернулось же путешествие недельной прогулкой, в которой важных событий оказалось всего два. Дом и встреча с еще одним русским. В этом самом доме.

Сие швейцарское местечко было обычным местом остановки для всех туристов. Мы приехали сюда под вечер. Я и еще двое французов. Нам предложили остаться отдохнуть, поужинать, выспаться, а назавтра продолжить путь. Я решила остаться – обстоятельные остановки отлично вписывались в концепцию моего неспешного путешествия. И вот он – на первый взгляд, обычный деревянный дом. Всем своим внешним видом он говорил: «Именно здесь! Да-да! Именно здесь ты отлично отдохнешь. Только не надо спешить!» Ключи с улыбкой. Сумку на кровать без тщательного осмотра номера и выйти к людям. Вечер тихий. Солнце садится. Кругом горы и лес. Свежо. Ужинать. Сразу очень захотелось ужинать.