«Роль Софьи прекрасно исполнила г-жа Биткова — молодая восходящая звздочка на горизонт любительскаго кружка. Она была награждена шумными рукоплесканіями и ей былъ поднесенъ роскошный букетъ. Поднесеніе сопровождалось рядомъ восторженныхъ вызововъ».

Когда Люба прочла это, Дарья Терентьевна вдругъ о начала слезливо моргать глазами и заплакала.

— Что вы это, маменька? О чемъ? быстро спросила ее Люба.

— Да такъ… Ни о чемъ… Все вдь это вздоръ, пустяки… Поддлано… Ну, какая ты актриса!..

— Отчего-же поддлано? Отчего-же: какая актриса? Такая-же, какъ и другія, и даже, можно сказать, лучше другихъ.

— Не заносись, не заносись.

— Да я и не заношусь, а все-таки пріятно.

— Конечно-же, пріятно. Кто объ этомъ говоритъ!

— А вотъ вы все ругаетесь.

— Но кто-же-бы это могъ написать въ газет? допытывалась Дарья Терентьевна.

— Да ужъ извстно кто. Только одинъ человкъ и есть, который мн сочувствуетъ и готовъ за меня въ огонь и въ воду… отвчала Люба и хотя не упомянула имени, но Дарья Терентьевна тотчасъ же поняла, о комъ идетъ рчь, и отвчала:

— Ты про Плоскова? Полно, полно. Да разв онъ пишетъ въ газеты? Достаточно того, что прочиталъ, да вотъ прислалъ намъ, чтобы порадовать тебя.

— А я вамъ говорю, что пишетъ. Самъ мн разсказывалъ, что пишетъ, и даже деньги за это получаетъ. Тутъ какъ-то была его статья о пенсіонной касс для служащихъ въ частныхъ банкахъ, потомъ о собачьихъ намордникахъ, лтомъ онъ также писалъ о происшествіи, когда съ позда на Финляндской желзной дорог солдатъ свалился.

— Скажи на милость, я и не знала, что онъ пишетъ! дивилась Дарья Терентьевна.

— Въ томъ-то и дло, маменька, что вы многаго, очень многаго про него не знаете, таинственно улыбнулась Люба.

— A ты ужъ успла узнать про него всю подноготную? Хвались, хвались. Есть чмъ хвалиться! воскликнула Дарья Терентьевна.

— Такъ что-жъ изъ этого? Ничего нтъ худого. По крайней мр, я не имю о немъ превратнаго понятія. Вотъ и о его писаніи. Знаю, что онъ отъ газетъ когда тридцать рублей въ мсяцъ получитъ, когда сорокъ за свое писаніе.

— Ну, велики-ли эти деньги! Изъ-за хлба на квасъ.

— Ну, все-таки деньги. А вы вдь его чуть не нищимъ считаете.

— Вовсе я его нищимъ не считаю, а что онъ человкъ безъ средствъ, то это врно. Но все-таки спасибо ему, что онъ про тебя такъ…

— Ага! Теперь спасибо! А передъ спектаклемъ чуть изъ дома не выгнали. Человкъ и букетъ, и похвалу въ газетахъ… полное рвеніе ко мн… а вы смотрите на него, какъ на какого-то…

Люба не договорила.

— Да ужъ полно теб, полно… Будетъ… Достаточно… сказала Дарья Терентьевна.

— Вотъ прідетъ онъ къ намъ, такъ должны будете загладить свой проступокъ и хорошенько поблагодарить его, продолжала Люба.

— А разв онъ прідетъ?

— Да какъ-же… А кота-то привезетъ.

Къ обду пріхалъ изъ своей конторы Андрей Иванычъ и ему была показана статья въ газет.

— Читалъ… отвтилъ онъ, улыбаясь. — Сегодня ужъ и такъ мн со всхъ сторонъ суютъ эту газету. Былъ на бирж — и тамъ показывали. Мукосевъ показывалъ. Вдь это все — Плосковъ, говорятъ. Онъ и актеръ, онъ и газетный строчила. Вотъ за букетъ-то надо будетъ замолвить объ немъ два словечка директорамъ. Жалованья ему прибавили, такъ пусть хоть наградку какую-нибудь поосновательне посл новаго года дадутъ.

— Не нравится мн вотъ только, что онъ — пролазъ, замтила Дарья Терентьевна.

— сть получше хочетъ — оттого и пролазъ. Теперь только пролазы и живутъ.

Хвалебной газетной замтк Люба придавала особенное значеніе. Она вырзала замтку и налпила ее въ альбомъ, въ который ей въ разное время вписывали свои автографы въ стихахъ и въ проз ея подруги, а также и нкоторые молодые люди, посщавшіе ихъ домъ.

На слдующее утро Люба, видя, что мать въ благодушномъ состояніи, подсла къ ней, поцловала ее, завела разговоръ издалека, чуть-ли не объ Адам и Ев, и вдругъ съхала на Плоскова. Черезъ нсколько времени она спрашивала мать:

— А что, маменька, ежели-бы онъ ко мн посватался?

Мать испуганно посмотрла на нее и сказала:

— И изъ головы вонъ выбрось.

— Да отчего-же! Вдь вы сами теперь видите, что онъ человкъ хорошій, привязанный къ нашему дому.

— Съ голоду съ нимъ помрешь, вотъ отчего.

— Ужъ и съ голоду! Вдь онъ хорошее жалованье получаетъ, да и такъ зарабатываетъ въ разныхъ мстахъ. Ну, не будемъ мы жить богато, а съ голоду все-таки не помремъ.

— Брось, брось говорить объ этомъ. Ты глупа и ничего не понимаешь. Замужество — не шутка. Тутъ не двоимъ надо жить… Пойдутъ дти.