— Ну, не нахалъ-ли онъ! кричала Дарья Терентьевна, посл ухода Плоскова. — Вдь этого-то я и ожидала! Этого-то я и опасалась! Оттого-то мн и были противны эти репетиціи съ спектаклемъ.

Андрей Иванычъ только отдувался и разводилъ руками, но въ отвтъ на слова жены и онъ произнесъ:

— Противны, а сама дозволила играть. Просила даже меня, чтобъ я ей разршилъ.

— Да вдь кто-жъ это зналъ, что разразится дло на этомъ мальчишк! Я полагала, что она тамъ себ хорошаго, основательнаго жениха найдетъ. Думала про Корнева…

— Да разв Корневъ основательный? Сынъ богатаго отца, но за то кутилишка.

Люба не возражала и продолжала плакать. Изъ гостиной она перешла въ свою комнату и заперлась тамъ. Мать нсколько разъ стучалась къ ней, но она не отворяла.

«Господи. Боже мой! не налась-бы чего? Нынче вонъ все двушки изъ-за озорничества спички дятъ и кислоту пьютъ», думала она и отправилась за Андреемъ Ивановичемъ.

— Ну, откуда у ней тамъ срныя спички или кислота? У насъ срныхъ-то спичекъ и въ завод нтъ, отвчалъ Андрей Иванычъ.

— Срныхъ спичекъ нтъ, такъ ножницы есть, ножикъ… Тутъ вдь не такъ отъ любви, какъ отъ озорничества.

Дарья Терентьевна тряслась, какъ въ лихорадк. Андрей Иванычъ и самъ струсилъ и отправился требовать, чтобы двери были отворены.

— Отвори, Люба! Что это за безобразіе на ключъ одной запираться! кричалъ онъ.

Отвта не послдовало.

— Батюшки! Да ужъ жива-ли? Она не отвчаетъ! взвизгнула Дарья Терентьевна.

— Отвори, говорятъ теб, не длай скандала! А то я велю двери съ петлей снять! продолжалъ Андрей Иванычъ.

— Можете, что хотите длать… послышался голосъ Любы.

— Жива… перевела духъ Дарья Терентьевна.

— Конечно-же жива… пробормоталъ Андрей Иванычъ, и самъ обрадовавшись, что услыхалъ голосъ дочери, сталъ ее уговаривать:- Пусти-же меня переговорить съ тобой. Я хочу переговорить… Ты вдь не такъ меня поняла, когда я говорилъ съ Плосковымъ.

Щелкнулъ замокъ. Люба отперла дверь, но когда отецъ и мать вошли въ комнату, она бросилась на постель и отвернулась къ стн. Андрей Иванычъ тотчасъ-же вынулъ ключъ изъ замка и спряталъ его въ карманъ.

— Ты не такъ меня поняла, сказалъ онъ. — Я вдь Плоскову въ окончательной форм не отказывалъ, а сказалъ только, что надо подождать.

— Чего-же ждать-то? Вдь мн ужъ двадцать-первый годъ, послышался отвтъ Любы.

— Ну, такъ что-жъ изъ этого? Окажите на милость какая старуха! И наконецъ, мы вдь его еще не знаемъ. Что онъ такое? Кто онъ такой?

Андрей Иванычъ всячески хотлъ смягчить свой отказъ, но Дарья Терентьевна перебила мужа.

— Какъ не знаемъ? Все знаемъ, проговорила она. — Самъ-же ты разсказывалъ намъ, что давно знаешь его отца-маклера, справлялся и сколько этотъ Плосковъ жалованья получаетъ въ банк, а просто онъ не пара ей. Ну, посуди сама, Любушка, какая это для тебя пара? Разв это партія! Вдь ты двушка не бдная, мы, выдавая тебя замужъ, хотимъ наградить хорошо, а тутъ ни съ того ни съ сего за человка, у котораго ни кола, ни двора.

— Да вдь наградить-то меня все-таки хотите… Вотъ когда наградите, тогда и будетъ у него колъ и дворъ, сквозь слезы отвчала Люба.

Отецъ подошелъ къ ней, дотронулся до нея рукой и сказалъ:

— Успокойся. Перемелется — все мука будетъ. Встань, умойся и пойдемъ пить чай.

Къ чаю, однако, Люба не вышла. Дарья Терентьевна сама снесла ей чашку чаю съ булками и поставила на столъ, но Люба не прикоснулась къ чаю. Въ дом сдлалось уныніе. Андрей Ивановичъ хотлъ посл чаю хать въ клубъ, такъ какъ его ждали тамъ на партію винта, но не похалъ. Онъ бродилъ по комнатамъ и отдувался. Ему попался черный котъ привезенный Плосковымъ, тоже бродившій по комнатамъ и приглядывавшійся къ новому мсту. Битковъ съ сердцемъ пнулъ его ногой.

Часовъ въ одиннадцать вечера у Битковыхъ, по заведенному порядку, ставили на столъ холодный ужинъ. Люба не вышла и къ ужину. Пришлось ложиться спать. Передъ отправленіемъ въ спальню, Дарья Терентьевна зашла въ комнату дочери. Люба не спала, лежала съ отрытыми глазами, все еще заплаканными, и съ носовымъ платкомъ въ рук, но при вход матери отвернулась къ стн.

— Какъ это хорошо поступать такъ съ матерью, которая отъ тебя души въ себ не чаетъ и хлопочетъ о твоемъ-же благ! сказала она, стараясь вызвать Любу на разговоръ, но та молчала.

— Прощай… Я спать иду…

Отвта не послдовало.

Дарья Терентьевна молча перекрестила ее и удалилась.

Ночью Дарья Терентьевна спала тревожно и, просыпаясь, раза три ходила въ комнату дочери. Въ первый разъ она нашла дочь читающею книгу въ постели, два другіе раза уже спящею. Дарья Терентьевна оба раза замтила, что дочь бредила. Плохо спалось и Андрею Ивановичу.

— Ну, что? спросилъ онъ жену, когда та вернулась въ спальню.

— Скажите на милость, какую дурь на себя напустила! Вся горитъ и бредитъ, отвчала та.