— Про него бредитъ?

— Разобрать нельзя, что бормочетъ, но бредитъ.

На другой день Люба не вышла и къ утреннему чаю, одлась и опять легла въ постель.

— Больна ты, что-ли? спросила ее мать входя въ ея комнату.

— Ахъ, Боже мой! Да разв можетъ быть человкъ здоровъ, ежели у него всю жизнь разбили!

— Ты изъ пьесъ да изъ романовъ-то словами не говори, а лучше поздоровайся съ матерью.

— Пріятно-ли мн съ вами здороваться, если вы явный врагъ мой.

Люба заплакала.

— Ну, что я буду длать съ этой своенравной двченкой! всплеснула руками Дарья Терентьевна и вышла изъ комнаты Любы.

Завтракать Люба попросила принести ей горничную, немножко пола, а посл завтрака принялась писать Плоскову записку, то и дло поглядывая на дверь, опасаясь, чтобы не вошла мать, такъ какъ отецъ вынутый вчера изъ дверей ключъ все еще не возвращалъ и запереться въ комнат было невозможно.

Въ записк Люба написала:

«Милый и дорогой Виталій! Посл вчерашняго я на все ршилась. Я убгу изъ дома и мы повнчаемся тайно. Устраивай это все какъ можно скоре и пришли черезъ горничную отвтъ. Пришла-бы къ теб сама въ банкъ, но боюсь встртиться тамъ съ папашей. Вдь онъ часто у васъ въ банк бываетъ. Посл завтра буду у всенощной въ гимназіи, ежели маменька не навяжется со мной, а навяжется, то не пойду, потому что тогда ужъ будетъ невозможно переговорить съ тобой. Алчу и жажду тебя видть… Но гд? Гд? Прощай, мой дорогой. Цлую тебя заочно, Твоя Л.».

Написавъ записку, Люба дала горничной деньги и просила ее переслать эту записку къ Плоскову въ банкъ съ посыльнымъ.

— Все еще лежитъ? Все еще не успокоилась? спросилъ Андрей Иванычъ у жены про дочь, когда вернулся изъ конторы домой обдать и не увидалъ встрчавшей его, обыкновенно, дочери.

— Лежитъ. Гд успокоиться! Давеча вставала она съ постели, что-то пописала, но изъ комнаты своей не выходила, отвчала Дарья Терентьевна. — Завтракъ носили ей въ ея комнату, но она только чуть чуть до него дотронулась.

— Не на шутку должно быть нравится парень, покачалъ головой Андрей Иванычъ.

— На стну лзетъ. Но не понимаю, что она въ этомъ Плосков нашла хорошаго! Не диво еще, если-бы красавецъ былъ, а то самый обыкновенный.

— Понравится иногда и сатана лучше яснаго сокола. А все-таки это ужасно непріятно.

— Да ужъ какая пріятность! Бда… Вотъ не было-то печали, такъ черти накачали, прости Господи! вздохнула Дарья Терентьевна и прибавила:- Ты знаешь, она не на шутку больна, горничная разсказываетъ, про нее, что давеча хининъ принимала. Зайди къ ней, посмотри — и теперь лежитъ съ компресомъ на голов.

— Гм… Ты давеча сказала, что она писала что-то. Ужъ не письмо-ли Плоскову? задалъ вопросъ Андрей Иванычъ.

— А что ты думаешь? Съ нея станется. Вотъ надо горничную спросить, не посылала-ли она ее письмо въ почтовый ящикъ опускать.

Выла спрошена горничная, но та наотрзъ отперлась.

— Да ты говори правду! крикнулъ на нее Андрей Иванычъ.

— Нтъ, нтъ, баринъ. Я говорю правду. Съ чего-же мн скрывать?

Андрей Иванычъ вошелъ въ комнату Любы. Люба лежала съ книгой въ рукахъ и компресомъ на голов.

— Здравствуй, сказалъ онъ. — Больна?

— Еще-бы быть здоровой! отвчала Люба, не перемняя свою положенія. — Погодите, еще чахотка будетъ, въ гробъ уложите.

— Ну, ну… Изъ-за всякаго мальчишки да еще чахотка! пробормотала мать.

— Ежели больна, то не послать-ли за докторомъ? участливо спросилъ отецъ, прикладывая свою руку жъ голов дочери.

— Доктора отъ этихъ болзней не лечатъ, вздохнула та.

— Пойдемъ обдать.

— Не могу.

Люба не вышла и къ обду. Обдъ послали ей въ ея комнату. Вмст съ обдомъ горничная подала ей и записку отъ Плоскова.

— Баринъ самъ принесли и на черной лстниц отвта дожидаются.

Люба быстро разорвала конвертъ. Плосковъ писалъ:

«Милая, добрая, сердечная, безконечно дорогая Любочка! Записочка твоя оживила меня и указываетъ путь къ счастью. Люба любитъ меня! Люба ршается быть моею! Люба согласна уйти изъ-подъ родительскаго крова и обвнчаться со мной тайно! Ангелъ безцнный! Сегодня знаменательный день въ моей жизни. Бжимъ, бжимъ и обвнчаемся! Но для этого надо непремнно твое метрическое свидтельство. Добудь непремнно метрическое свидтельство — и тогда я изберу какую-нибудь дальнюю церковь, чтобы намъ внчаться. Но на письм переговариваться трудно. Завтра буду у всенощной въ гимназіи и стану ждать тебя, но ежели ты ко всенощной почему-нибудь не придешь, то приходи послзавтра въ часъ дня въ Пассажъ. Тамъ мы и переговоримъ. Посылаю теб милліонъ поцлуевъ и жду отвта. Твой Виталій».

Люба читала записку и мнялась въ лиц. Сердце учащенно билось, красными пятнами покрывались ея блдныя щеки, глаза искрились. Прочитавъ записку, она хотла поцловать ее, но увидала горничную, которая стояла тутъ-же и ждала отвта, удержалась и спрятала письмо въ карманъ.

— Что-же сказать барину-то? Онъ стоитъ на черной лстниц.

— Скажите, что все будетъ исполнено, поспшно отвтила Люба.

Горничная ушла. Люба еще разъ перечитала, записку и прижала ее къ губамъ.

«Метрическое свидтельство… Господи! Да гд-же хранится у папеньки мое метрическое свидтельство? прошептала она. — Ежели въ контор въ желзномъ сундук, то какъ его оттуда достать! Ни за что не достанешь… Да ежели и въ письменномъ стол въ кабинет, то тоже не достанешь, мелькнуло у ней въ голов. Неужели ломать замокъ? Вдь это ужасъ что такое»!