— Да, именно съ этого самаго дня. Слухъ о такомъ чуд распространился по всмъ странамъ. Отовсюду прибывали новые поселенцы, такъ что приходилось воздвигать постройку за постройкою.

Еще до полудня, мы встртили другую партію странниковъ; но тутъ не слышно было ни шутокъ, ни смха, ни громкихъ разговоровъ, не было замтно счастливаго настроенія духа ни между молодыми, ни между старыми. А тутъ также были и молодые, и старые; мужчины и женщины средняго возраста, мальчики и двочки и даже три грудныхъ ребенка. Одни дти только смялись, а между взрослыми не видно было ни одного лица, которое не выражало бы грусти и безнадежнаго унынія; ясно было видно, что эти люди подвергались жестокимъ испытаніямъ и давно были знакомы съ отчаяніемъ. Это были рабы. Ихъ руки и ноги были закованы въ кандалы и потомъ они были еще скованы по нсколько человкъ одною отдльною цпью; одни дти бгали на свобод: несчастные ихъ отцы и матери должны были и ходить скованными, и спать скованными, какъ свиньи. Они прошли триста миль пшкомъ въ восемнадцать дней, получивъ при этомъ самую скудную пищу. На нихъ были накинуты какіе-то лохмотья, но все же нельзя было назвать этихъ людей одтыми. Желзные кандалы стерли у нихъ кожу на рукахъ и на ногахъ, вслдствіе чего образовались гнойныя болячки. Ихъ босыя ноги потрескались, и каждый изъ нихъ шелъ прихрамывая. Сначала было около ста этихъ несчастныхъ въ одной партіи, но половина изъ нихъ была продана во время самого пути. Ихъ проводникъ халъ на лошади и держалъ въ рукахъ длинный бичъ съ короткою ручкою и съ длиннымъ плетенымъ ремнемъ, раздленнымъ въ конц на нсколько отдльныхъ частей, изъ которыхъ каждая оканчивалась узломъ. Этимъ бичемъ онъ стегалъ по плечамъ тхъ, которые отъ усталости не могли идти и останавливались на одно мгновеніе. Онъ не говорилъ ни слова, такъ какъ ударъ бичемъ былъ слишкомъ краснорчивъ и безъ словъ. Ни одинъ изъ этихъ несчастныхъ даже и не взглянулъ на насъ, когда мы прозжали; они, казалось, и не замтили нашего присутствія. Изъ ихъ устъ не вылетало ни одного звука; слышалось только однообразное бряцаніе цпей по всей линіи съ одного конца до другого, когда эти сорокъ три человка поднимали и опускали ноги. Вся партія шла въ облак пыли, которую она поднимала сама.

Вс эти лица были сраго цвта отъ слоя налегшей на нихъ пыли. Конечно, многимъ приходилось видть, какъ налипаетъ пыль на скульптурныя украшенія въ нежилыхъ домахъ и какъ по этой пыли какой-нибудь лнтяй напишетъ что-нибудь пальцемъ; мн припомнилось это, когда я смотрлъ на лица нкоторыхъ женщинъ, въ особенности на лица молодыхъ матерей, которыя несли своихъ дтей, близкихъ къ смерти и къ освобожденію; что происходило въ ихъ сердцахъ, то, казалось, было написано на ихъ запыленныхъ лицахъ; жаль было смотрть, а еще боле жаль было это читать. Одна изъ этихъ молодыхъ матерей была сама еще почти ребенокъ и грустно стала смотрть, какъ такое ужасное горе постило этого ребенка, которому слдовало бы только радоваться утру своей юной жизни. Безъ всякаго сомннія…

Она остановилась ненадолго, измученная отъ усталости, но тотчасъ послышался ударъ ремнемъ, который выхватилъ кусокъ кожи съ ея обнаженнаго плеча. Я вздрогнулъ, точно кто ударилъ меня самого. Начальникъ остановилъ всю партію и соскочилъ съ лошади. Онъ кричалъ и бранился на эту несчастную, говоря, что она и такъ причиняетъ много безпорядка своею лнью; но теперь, онъ непремнно сведетъ съ нею счеты. Несчастная бросилась на колни, подняла къ нему руки и стала просить о пощад, умоляя его со слезами и съ громкими воплями. Онъ вырвалъ у нея ребенка и приказалъ рабамъ, скованнымъ съ нею съ задней и съ передней линіи, повергнуть ее на землю и держать, а самъ сталъ неистово хлестать ее ремнемъ; вся спина несчастной была изсчена и представляла ужасный видъ. Одинъ изъ мужчинъ, державшій молодую женщину, отвернулся; онъ былъ не въ силахъ смотрть на это ужасное зрлище, но за такое проявленіе человколюбія его выбранили и наказали. А несчастная жертва жалобно стонала отъ боли.

Остальная же партія рабовъ смотрла на эту экзекуцію и обсуждала между собою, по собственному опыту, какъ дйствовалъ тотъ или другой взмахъ ремня. Эти люди слишкомъ огрубли отъ каждодневнаго соприкосновенія съ рабскою долею, иначе они нашли бы, что при вид такого зрлища можно было бы подумать о чемъ-либо другомъ, чмъ о пересудахъ. Слдствіемъ рабства было полное извращеніе самыхъ лучшихъ человческихъ чувствъ; но между тмъ, вс эти рабы были люди съ сердцемъ и при другихъ обстоятельствахъ не допустили бы такого обращенія съ лошадью, не только что съ человкомъ.

Мн было желательно прекратить эту ужасную сцену и освободить рабовъ, но я не могъ этого сдлать. Мн не слдовало слишкомъ много вмшиваться въ такія дла; этимъ я заслужилъ бы славу, что объзжаю страну и дйствую противъ ея законовъ и противъ правъ ея гражданъ. Если бы я прожилъ доле и мн удалось бы достигнуть извстной силы и могущества, то я нанесъ бы смертельный ударъ рабству, я уже ршился на это; но я положилъ устроить это такъ, что когда буду исполнителемъ этой реформы, то сдлаю это по приказанію народа.

Какъ разъ у дороги стояла кузница; въ это время пріхалъ одинъ сельскій собственникъ, купившій еще за нсколько миль отсюда ту самую молодую женщину, которую подвергли наказанію; кузнецъ долженъ былъ расковать ея кандалы; но тутъ произошелъ споръ между начальникомъ партіи рабовъ и сельскимъ собственникомъ, кому слдуетъ платить кузнецу. Лишь только молодую женщину освободили отъ оковъ, какъ она бросилась со слезами и съ рыданіями на грудь къ тому рабу, который отвернулся, когда ее били. Онъ прижалъ ее къ своей груди; осыпалъ поцлуями и ея лицо и лицо ребенка, обмылъ эти дорогія ему лица потоками слезъ. Я узналъ, что это были мужъ и жена. Пришлось силою оторвать ихъ другъ отъ друга; несчастная женщина рыдала и металась какъ безумная, пока не повернула въ сторону и не скрылась изъ виду. Теперь невольно является вопросъ: неужели этотъ несчастный отецъ и мужъ никогда не увидитъ ни жены, ни ребенка? Я никакъ не могъ смотрть на этого человка и поскоре ухалъ; но я знаю, что эта ужасная картина никогда не изгладится изъ моей памяти; даже теперь, лишь только я вспомню объ этомъ, какъ чувствую сильное біеніе сердца и тоску.

На ночь мы остановились въ деревенской гостинниц. На слдующее утро, когда я проснулся и взглянулъ на дорогу, то увидлъ дущаго по ней рыцаря, залитаго лучами солнца; я узналъ въ немъ одного изъ моихъ рыцарей — сэра Озана ле-Кюръ Гарди. Онъ стоялъ у меня на линіи джентльменовъ и его спеціальностью были шляпы. Онъ былъ одтъ въ стальную кольчугу и въ прекрасномъ вооруженіи того времени. Конечно, къ такому одянію ему слдовало бы надть на голову шлемъ, но у моего рыцаря вмсто шлема была надта блестящая, въ вид трубы, шляпа; этотъ рыцарь, конечно, представлялъ крайне оригинальное зрлище, какое когда-либо можно было встртить; это также служило къ изгнанію рыцарства, представленнаго въ смшномъ и глупомъ вид. Сдло сэра Озана было все увшано кожанными картонками для шляпъ; лишь только онъ встрчалъ какого-либо странствующаго рыцаря, какъ вербовалъ его ко мн на службу, снабжалъ его шляпою и заставлялъ ее носить. Я одлся и пошелъ къ нему на встрчу узнать отъ него новости.

— Какъ идетъ промыселъ? — спросилъ я его.

— У меня осталось всего четыре, ихъ было всхъ шестнадцать, когда я выхалъ изъ Камелота.

— Вы, конечно, хорошо вели дла, сэръ Озана. Гд вы были въ послднемъ мст?

— Я ду изъ Валлей Голиндесъ; тамъ изсякла вода въ долин, а такого бдствія не было уже двсти лтъ…

— Такимъ образомъ, въ источник перестала течь вода! Тамъ опять, вроятно, кто-нибудь вымылся?

— Нтъ; только подозрваютъ, но врядъ-ли это такъ. Источникъ изсякъ, вотъ уже девять дней. Послали за тобой, сэръ Патронъ, чтобы ты испробовалъ надъ источникомъ твои чары; но такъ какъ ты не могъ пріхать, то послали за Мерлэномъ; онъ уже три дня тамъ и говоритъ, что заставитъ течь воду, хотя бы ему пришлось для этого разрыть весь земной шаръ и причинить гибель всмъ его царствамъ; вотъ все это время онъ усердно работаетъ и взываетъ ко всмъ обитателямъ преисподней, чтобы т поспшили придти къ нему на помощь, но нтъ даже и признака какой-либо влажности…