Лицо старика чуть-чуть сморщилось. Онъ пож-валъ губами и черзъ недолгій промежутокъ времени, съ усилімъ выговаривая слова, спросилъ:

— А што—съ «робнкомъ»-то?

— Што? — озлоблнн и ще громче закричалъ Леонтій. — Двойню вонъ принесла, а сама сшалла, вопъ погляди: сидитъ дура-дурой...

Старикъ снова пожевалъ губами и опять не сразу произнесъ:

— На все воля Божія... а про меня не печалъся... скоро развяжу... руки...

Леонтій спохватился, что незаслуженно глубоко обидлъ умирающаго отца, но сразу у него не хва-тало мужества открыто сознаться въ этомъ, и онъ въ волпеніи крупными шагами подошлъ къ двери, съ секунду въ нершительности постоялъ, потомъ от-крылъ ее и вышелъ. Черезъ минуту онъ вернулся и подошелъ къ отцу.

На глазахъ мужика блестли слезы. и его суро-вое лицо стало безпомощньгмъ и жалкимъ.

— Батюшка, рази я што... не я говорю, а горе мое говоритъ. Сдуру сболтнулъ. Рази ты меня кус-комъ объшь?! живи... легко ли мн отца родного ршиться?!.. Вдь горе мое говоритъ... Вдь завя-залъ бы глаза и убжалъ куда-нибудь. Да бжать нельзя, куда ихъ поднешь?! А я што... живи... Разй я што...

— Я знаю, Левонъ...—тихо, ласково промолвилъ старецъ и замолчалъ.

235

Егорушка привезъ изъ Рудева сестру Ечену. Она вбжала въ избу и, испуганно глядя заплаканными глазами въ глаза Леонтія, поспшно спросила:

— Левушка, да што съ Катюшкой? Егорушка го-воритъ...

— Чего-жъ? — отвчалъ, расхаживая по изб съ пищащими племяпниками на рукахъ, Леоптій, — вопъ полюбуйся на блаженную сестрицу, родила да и съ ума спятила, лежитъ, спитъ себ, горюшка мало, а ро. бятокъ н принимаетъ, говоритъ: щнки!

Леонтій горько усмхнулся и мотнулъ головой въ сторону Катерины, которая заснула на кровати, устро-енноР для нея около двери, запрокинувъ свое осунув-шееся, прииявшее землистый оттнокъ лидо.

— Ты"вонъ положи своего-то куда-нибудь, а вотъ возьми покорми племянницу. Голодная!.. Со вчераш-няго дня, какъ родилась, маковой росинки въ роту не было.

Елена, поспшно взявъ на руки пищащую малютку-племянницу, присла на лавк. Всунувъ грудь въ ро-чикъ ребенку, который пе сразу приладилгн сосать, Елепа залилась слезами.

— Горе-то какое, Левушка! И гд только бда ни ходитъ, все къ намъ придетъ. Какъ же быть-то?

Леонтій вздернулъ плечами, продолжая ходить съ раскричавшимся племянникомъ на рукахъ.

— Ну, не кричи, не кричи, чего раскричался, муж-чина? Какъ же быть?! — отвчалъ онъ еестр. — Все равно, твой хозяинъ-то тсбя съ дтьми не кормитъ, а какія есть нехватки, все братъ Левонъ пополняй, такъ вотъ и ты теперь услужи. Жить теб у меня негд, тсно. Видишь, сколько народу, а *другую избу не достроилъ, все силъ н хватаетъ, такъ живи у себя, а робятоісъ приходи кормить, а ужъ'у меня бери муку, картошку, соль, все, чего теб надобно. Ужъ все равно!..

Несмотря на искреннее горе, причиненное сумас-шсствіемъ сестры, Елена, сидя на лавк, тотчасъ же сообразила, что, благодаря такому нсчастному слу-чаю, я лично положніе устраивается къ лучшему. Теперь она съ дтьми могла п бояться голодной смерти, теперь ей не придется у Леонтія выпрашивать изъ милости хлба и каждый разъ слушать отъ него брань и попреки. Теперь онъ будетъ обязанъ еп платить продуктами за ея услуги.

— Да я не о томъ, Лева,1—поспшно сказала она.—

А што же съ Катей длать?

— Што?—закричалъ Леонтій.—Думаешь, я сестру въ сумасшедшій домъ опредлю, штобы ее били тамъ, што скотину? Не отдамъ!—гремлъ онъ, точно кто-нибудь отнималъ у него больную.— У меня будетъ жить, небось прокормлю. Не прокормлю, што ли?!

XVII.

На другой день, оставивъ малютокъ и «больницу» на попеченіе сестры Елены, Леонтій похалъ въ городъ, чтобы продать на базар возъ сна и купить кое-что для племянниковъ.

Возвратился онъ поздно вечеромъ, по обыкнове-нію, подъ хмлькомъ, и легъ спать на своемъ обыч-номъ мст на лавк, голова къ голов съ умираю-щимъ огцомъ.

Старецъ былъ очень плохъ. У него уже похоло-дли и отнимались ноги, дышалъ онъ только верхней частыо груди, да и то съ трудомъ. Онъ понималъ, что доживаетъ свои послдніе часы, но объ этой жизни нисколько не жаллъ и, наоборотъ, хотлъ поскоре развязать Леонтію руки. За его долгій вкъ жизнь ни-когда не была для него тягостью. Всякое горе, всякую потсрю, невзгоду онъ переносилъ твердо, никогда не падая духомъ, но и всякую минугу готовъ былъ къ