Въ письм Шарлотты заключался подробный разсказъ, какъ Бэйнисы помстились у баронесы С*, гд дйствительно имъ было очень удобно и дёшево жить. Филиппъ же помстился въ Сен-Жерменскомъ предмстьи, въ гостинниц Пуссенъ, которую ему рекомендовали его друзья-художники, въ улиц этого имени, которое лежитъ, какъ вамъ извстно, между Мазариновой библіотекой и Музеемъ изящныхъ искусствъ. Въ прежнія времена мой джентльмэнъ жилъ роскошно и хлбосольно въ англійскихъ гостинницахъ; теперь онъ очень прилично помстился за тридцать франковъ въ мсяцъ и съ пятью или шестью фунтами, какъ онъ посл безпрестанно говорилъ, онъ очень комфортэбельно могъ прожитъ мсяцъ. Я не говорю, мой юный путешественникъ, чтобы вы нын могли быть такъ счастливы. Мы разсказываемъ то, что было двадцать лтъ назадъ, прежде чмъ локомотивы начали визжать по французскимъ рельсамъ и когда Луи-Филиппъ былъ королёмъ.

Какъ только мистеръ Филиппъ Фирминъ разорился, нужно ему было влюбиться. Чтобы не разставаться съ возлюбленнымъ предметомъ, нужно ему было послдовать за нимъ въ Парижъ и бросить занятіе юриспруденціи на родин, хотя, надо отдать ему справедливость, я думаю онъ ничего не сдлалъ бы хорошаго. Не пробылъ онъ въ Париж и двухъ недль, когда причудливая госпожа Фортуна, которая, повидимому, убжала отъ него, вдругъ улыбнулась ему какъ бы говоря: «юный джентльмэнъ, я еще не покончила съ тобою».

Не предполагайте будто Филиппъ вдругъ выигралъ двадцать тысячъ ф. с. въ лотерею. Не очень нуждаясь въ деньгахъ, онъ вдругъ получилъ возможность пріобрсти нкоторую сумму довольно легко.

Во-первыхъ, Филиппъ нашолъ мистера и мистриссъ Мёгфордъ въ озадаченномъ положеніи въ Париж, въ каковомъ город Мёгфордъ никогда не согласился бы имть laquais de place, оставаясь твёрдо убждёнъ до самой своей смерти, что онъ зналъ французскій языкъ совершенно достаточно для разговора. Филиппъ, часто бывавшій прежде въ Париж, помогъ своимъ друзьямъ въ двухфранковомъ ресторан, гд онъ бывалъ ради экономіи, а они потому, что имъ казался обидъ не только дёшевъ, но великолпенъ и удовлетворителенъ. Онъ служилъ имъ переводчикомъ, а потомъ угостилъ ихъ въ кофейной на бульвар, какъ говорилъ Мёгфордъ, воротившись въ Лондонъ и разсказывая объ этомъ мн.

— Онъ не можетъ забыть, что онъ былъ франтомъ, этотъ Фирминъ, и поступаетъ какъ джентльмэнъ. Онъ воротился съ нами въ нашу гостинницу; а кто, вы думаете, въхалъ на дворъ и вышелъ изъ кареты? Лордъ Рингудъ; вы знаете Лорда Рингуда, вс его знаютъ. «Какъ! это вы, Филиппъ? сказалъ его сіятельство, протягивая руку молодому человку: — приходите ко мн завтракать завтра утромъ.»

Какъ же это случилось, что лордъ Рингудъ, у котораго инстинктъ самосохраненія былъ силёнъ, который, я боюсь, былъ немножко эгоистъ и который, какъ мы слышали, отдалъ приказаніе не принимать Филиппа, вдругъ передумалъ и дружелюбно привтствовалъ молодого человка? Во-первыхъ, Филиппъ вовсе не безпокоилъ его сіятельство своими посщеніями; во-вторыхъ, случилось, къ счастью, въ самый день ихъ встрчи, его его сіятельство обдать у извстнаго парижскаго жителя и bon vivant милорда виконта Трима, который былъ губернаторомъ острововъ Саго, когда полковникъ Бэйнисъ стоялъ тамъ своимъ полкомъ. Генералъ встртился въ церкви съ старымъ вест-индскимъ губернаторомъ; милордъ Тримъ прямо попросилъ генерала Бэйниса къ обду, гд былъ и лордъ Рингудъ съ другими знатными гостями, которыхъ теперь мы не имемъ нужды называть. Уже было говорено, что Филиппъ Рингудъ, братъ милорда, и капитанъ Бэйнисъ была въ молодости короткими друзьями и что полковникъ умеръ на рукавъ капитана. Лордъ Рингудъ, имвшій превосходную память, когда они хотлъ прибгать къ ней, вздумалъ при этомъ случа вспомнить генерала Бэйниса и его короткость съ своимъ братомъ въ былые дни. Они разговорились объ этихъ былыхъ дняхъ. Я полагаю, что превосходное вино лорда Трима сдлало генерала краснорчиве обыкновеннаго. Въ разговор генералъ назвалъ Филиппа и, разгорячившись отъ вина, осыпалъ самыми восторженными похвалами своего молодого друга и упомянулъ, какъ благородно и бёзкорыстно поступилъ Филиппъ съ нимъ. Можетъ быть лорду Рингуду было пріятно слышать эти похвалы внуку своего брита; можетъ быть онъ думалъ о прежнихъ временахъ, когда у него было сердце и онъ любилъ своего брата. И хотя онъ, можетъ быть считалъ Филиппа Фирмина нелпымъ олухомъ за то, что онъ отказался отъ всякихъ правъ, которыя онъ могъ имть на состояніе генерала Бэйниса, по-крайней-мр я не сомнваюсь, что его сіятельство подумалъ: «невроятно, чтобы этотъ мальчикъ просилъ денегъ у меня!» Вотъ почему, когда онъ воротился въ свою гостинницу, посл этого обда и на двор увидалъ этого самаго Филиппа Фирмина, внука его брата: сердце стараго вельможи наполнилось добрымъ чувствомъ и онъ пригласилъ Филиппа къ себ.

Я описывалъ нкоторыя странности Филиппа; между прочимъ, въ наружности его произошла весьма замчательная перемна вскор посл его разоренія. Можетъ ли новый сюртукъ или жилетъ доставить удовольствіе тому, чья молодость уже прошла? Я скоре думаю, что въ человк среднихъ лтъ новое платье возбуждаетъ тревожное чувство — не оттого, чтобы оно было узко, хотя и это можетъ быть причиною, но по своему лоску и великолпію. Когда мой покойный другъ мистриссъ подарила мн изумрудный жилетъ съ золотыми разводами, я тотчасъ надлъ его въ Ричмондъ обдать съ нею, но застегнулся такъ, что наврно въ омнибус никто не видалъ, какой на мн яркій жилетъ. Десять лтъ онъ составлялъ главное украшеніе моего гардероба, и хотя я никогда не осмивался надть его во второй разъ, я всегда думалъ съ тайнымъ удовольствіемъ, что я обладаю такимъ сокровищемъ. Любятъ ли шестидесятилтнія женщины красивые и модные наряды? Но это разсужденіе заводитъ насъ слишкомъ далеко. Я желаю замтить фактъ, нердко случавшійся на моей опытности, что мущины, бывшіе большими щоголями, часто и вдругъ бросаютъ великолпные костюмы и съ большимъ удовольствіемъ наряжаются въ самые поношенные сюртуки и шляпы. Нтъ, почти вс мущины не тщеславны насчотъ своего костюма. Напримръ, нсколько лтъ назадъ, мущины щеголяли красивыми ногами. Посмотрите, какъ ршительно вс они бросили свои хорошенькіе сапожки и носятъ огромные толстые, безобразные спокойные сапоги!

Когда Филиппъ Фирминъ появился въ Лондон, тамъ были еще дэнди, еще были ослпительные бархатные и штофные жилеты, еще были булавки, пуговицы, цпочки и разная фантастическая роскошь. У него былъ великолпный серебряно-вызолоченный несессеръ, подаренный ему отцомъ (за который, правда, докторъ позабылъ заплатить, предоставивъ это сыну).

— Это вещь вовсе ненужная, сказалъ достойный докторъ:- но бери её всегда съ собою: въ деревенскомъ замк она иметъ хорошій видъ на тоалет мущины. Это позируетъ человка — ты понимаешь. Я зналъ женщинъ, приходившихъ взглянуть на это. Ты можетъ быть скажешь, что это бездлица, мой милый, но къ чему же пренебрегать какою бы то ни было возможностью на успхъ въ жизни?

Когда въ нимъ случилось несчастье, юный Филиппъ бросилъ вс эти великолпныя сумасбродства. И право, врядъ ли человкъ, боле странной наружности, разгуливать по мостовой лондонской или парижской. Онъ самъ часто говорилъ:

— Вс карпетки мои въ дырахъ мистриссъ Пенденнисъ, вс пуговицы у рубашекъ оборваны, должно быть у меня дурная прачка.

Когда Сестрица ворвалась въ его комнаты въ его отсутствіе, она говорила, что у ней чуть волосы не встали дыбомъ, когда она увидала въ какомъ состояніи находился его бдный гардеробъ. Я полагаю, что мистриссъ Брандонъ положила обманомъ блья въ его комоды. Онъ этого не зналъ; онъ преспокойно носилъ свои рубашки. Куда двались чудныя палевыя перчатки прошлаго года? Его большія голыя руки (которыми онъ такъ величественно размахивалъ) были теперь такъ смуглы, какъ у индійца. Онъ очень намъ нравился въ дни его великолпія; теперь въ его поношеномъ костюм мы любили его.

Я представляю себ какъ молодой человкъ вошолъ въ комнату, гд собрались гости его сіятельства. Въ присутствіи знатныхъ и ничтожныхъ Филиппъ всегда велъ себя развязно, и онъ изъ числа тхъ немногихъ людей, какихъ мн случилось видть въ жизни, на которыхъ званіе не длало никакого впечатлнія. На этомъ завтрак были два-три дэнди, которыхъ изумила вольность обращенія Филиппа. Онъ вступилъ въ разговоръ съ знаменитымъ французскимъ политикомъ, противорчилъ ему чрезвычайно энергически на его собственномъ язык; а когда политикъ спросилъ не членъ ли парламента monsieur, Филиппъ разразился громкимъ хохотомъ, отъ котораго чуть не разбились рюмки на стол, и сказалъ: