— Душа моя, ты лучше скажи это ей самой! замтилъ Бёнчъ сухо: — но только, пожалуйста, не при мн!

И вотъ въ одинъ день, когда оба старые офицера возвратились съ прогулки, мистриссъ Бёнчъ сообщила полковнику, что она отдлала Элизу; а мистриссъ Бэйнисъ съ разгорвшимся лицомъ разсказала генералу, что она поссорилась съ мистриссъ Бёнчъ и она ршила, что это въ послдній разъ.

— По-крайней-мр до насъ это не распространится, Бэйнисъ, мой милый! говорилъ своему другу полковникъ, который былъ сангвиническаго темперамента.

— Не будьте слишкомъ уврены въ этомъ, не будьте слишкомъ уврены! отвчалъ со вздохомъ другой ветеранъ, который былъ боле наклоненъ къ унылому расположенію духа, когда, посл свалки за завтракомъ, въ которой свирпо бились амазонки, оба старые воина отправились къ Галиньяни.

Къ роднымъ Шарлотты Филиппъ былъ почтителенъ по долгу, а можетъ быть и по чувству интереса. Особенно до женитьбы мущины очень ласковы къ родственникамъ возлюбленнаго предмета. Они говорятъ комплименты мамаш, слушаютъ старыя исторіи папаши и хохочутъ; они приносятъ подарки малюткамъ. Филиппъ ласково обходится съ юными Бэйнисами; онъ водилъ мальчикомъ къ Франкони и поддлывался, какъ умлъ къ разговору стариковъ. Онъ любилъ генерала, простого и достойнаго старика, и имлъ, какъ мы говорили, сердечное сочувствіе и уваженіе къ баронесс О*, восхищался ея мужествомъ и добродушіемъ при ея многочисленныхъ непріятностяхъ. Но, какъ извстно, мистеръ Фирминъ могъ иногда бытъ очень непріятнымъ. Когда, растянувшись на диван, онъ разговаривалъ съ своею очаровательницей, онъ не хотлъ встать съ мста, если другія дамы входили въ комнату. Онъ хмурился на ними, если они ему не нравились. Онъ имлъ привычку вставлять въ глазъ лорнетъ, засовывать руки въ карманы жилета, разговаривать и хохотать очень громко надъ своими собственными шуточками и остротами, а это было непочтительно къ дамамъ и не нравилось имъ.

— Вашъ молодой другъ что говоритъ такъ громко и носитъ сапоги со скрипомъ, иметъ очень mauvais ton, милая мистриссъ Бэйнисъ, замчала мистрисъ Больдеро своей новой пріятельниц въ первомъ пылу ихъ дружбы. — Родственникъ лорда Рингуда? Лордъ Рингудъ очень странный человкъ. Сынъ этого ужаснаго доктора Фирмина, который убжалъ обманувши всхъ? Бдный молодой человкъ! Не виноватъ онъ, что у него такой отецъ, какъ вы говорите, и это показываетъ большое великодушіе, большую доброту съ вашей стороны. Генералъ и Филиппъ Рингудъ были товарищами? Но, имя такого несчастнаго отца, какъ докторъ Фирминъ, мн кажется, мистеръ Фирминъ долженъ былъ бы быть не такъ prononc'e — какъ вы думаете? Но слышать какъ скрипятъ его сапоги, видть какъ онъ разваливается на диван и хохочетъ и говоритъ такъ громко, когда мои душечки поютъ дуэты — признаюсь, непріятно для меня. Я не привыкла къ такому monde и мои душечки также. Вы очень обязаны ему: онъ поступилъ очень благородно, говорите вы? Какъ! этотъ молодой человкъ помолвленъ съ этимъ милымъ, невиннымъ, очаровательнымъ ребёнкомъ, вашей дочерью? Моя милая мистриссъ Бэйнисъ, вы пугаете меня! Сынъ такого отца и — извините меня — человкъ съ такими манерами и безъ копейки за душою, помолвленъ съ миссъ Бэйнисъ! Боже милостивый! Этого не должно быть, этого не будетъ, моя милая мистриссъ Бэйнисъ. Я написала моему племяннику Гектору, любимому сыну Стронгитэрна и моему любимому племяннику, чтобы онъ пріхалъ сюда. Я сообщила ему, что здсь есть премилое юное созданіе, которое онъ долженъ увидать. Какъ мила была бы эта милая двушка хозяйкой въ Стронгитэрнскомъ замк? И вы хотите отдать её этому ужасному человку съ такимъ громкимъ голосомъ и въ сапогахъ со скрипомъ — о! это невозможно!

Баронесса, безъ сомннія, насказала всего хорошаго о своихъ жильцахъ другимъ своимъ жильцамъ и сама она и мистриссъ Больдеро думали, что вс генералы, возвращавшіеся изъ Индіи, были очень богаты. А мысль, что ея дочь можетъ быть баронессой Стронгитэрнъ вскружила голову мистрисъ Бэйнисъ. Когда бдный Филиппъ пришолъ въ этотъ вечеръ въ своихъ поношеныхъ сапогахъ и истёртомъ пальто, мистриссъ Бэйнисъ угрюмо приняла его. Онъ безсознательно болталъ возл своей Шарлотты, нжные глазки которой покоились на нёмъ, а щоки горли румянцемъ. Онъ болталъ; онъ громко смялись, между тмъ какъ Минна и Бренда распвали свой дуэтъ.

— Taisez-vous donc, monsieur Philippe, кричитъ баронесса, прикладывая палецъ къ губамъ.

Мистриссъ Больдеро взглянула на свою милую мистриссъ Бэйнисъ и пожала плечами. Бдный Филиппъ! смялся ли бы онъ такъ громко (и такъ грубо — я въ этомъ сознаюсь), если бы онъ зналъ что происходило въ ум этихъ женщинъ? Какъ суха была генеральша съ Филиппомъ! какъ сердита съ Шарлоттой! Бдный Филиппъ, зная, что его очаровательница во власти своей матери, держалъ себя смиренно передъ этимъ дракономъ и старался лестью умилостивить её. У ней былъ странный, сухой юморъ, она любила шутки, но Филиппъ въ тотъ вечеръ былъ какъ-то ненаходчивъ. Мистриссъ Бэйнисъ отвчала на его шутки:

— О! не-уже-ли?

Ей показалось, что кто-то изъ дтей ея плачетъ въ дтской.

— Пожалуйста поди и посмотри, Шарлотта, о чомъ плачетъ этотъ ребенокъ.

И бдная Шарлотта уходитъ, имя еще весьма смутное предчувствіе о несчастьи. Вдь мама часто бывала не въ дух, и не вс ли они привыкли къ ея брани?

А что касается полковницы Бёнчъ, то я съ сожалніемъ долженъ сказать, что Филиппъ не только не былъ ея фаворитомъ, но что она даже терпть его не могла. Я уже разсказывалъ вамъ о недостаткахъ нашего друга. Онъ говорилъ громко и рзко; онъ бывалъ часто грубъ, часто досаждалъ своимъ смхомъ, своимъ неуваженіемъ, своими ухарскими манерами. Съ тми, кого онъ любилъ, онъ былъ кротокъ какъ женщина и обращался съ ними съ чрезвычайной нжностью и съ трогательнымъ уваженіемъ. Но тмъ, къ кому онъ былъ равнодушенъ, онъ не давалъ себ ни малйшаго труда угождать. Если, напримръ, они разсказывали длинныя исторіи, онъ уходилъ или перебивалъ ихъ своими собственными замчаніями совершенно о другихъ предметахъ. Итакъ полковница Бёнчь положительно терпть не могла этого молодого человка и, мн кажется, имла на это очень хорошія причини. А полковникъ Бёнчъ говорилъ Бэйнису, подмигнувъ:

— Хладнокровный молодецъ этотъ юноша!

А Бэйнисъ говорилъ Бёнчу:

— Странный мальчикъ! Прекрасный человкъ, какъ я имю причины знать очень хорошо.

Клэнси ненавидлъ Филиппа. Это былъ человкъ кроткій, котораго Фирминъ, однако, усплъ оскорбить.

— Этотъ человкъ, замчалъ бдный Клэнси: — вчно наступалъ мн за мозоли, а это было нестерпимо для меня!

А со всмъ Болдеровскимъ кланомъ мистеръ Фирминъ обращался съ самою забавною дерзостью и какъ-будто вовсе не хотлъ знать о ихъ существованіи. Итакъ, вы видите, бдняжка въ своей бдности не научился смиренію, не узналъ самихъ первоначальныхъ правилъ искусства пріобртать друзей. Кажется, его лучшимъ другомъ въ этомъ дом была хозяйка, баронесса С*. Мистеръ Филиппъ обращался съ нею какъ съ равною, а этотъ знакъ любезности онъ не имлъ привычки оказывать всмъ. Со многими знатными и богатыми людьми онъ былъ нестерпимо смлъ. Ни званіе, ни богатство не имли никакого вліянія на этого молодого человка, какъ на обыкновенныхъ смертныхъ. Онъ былъ способенъ ударить бишопа по жилету и противорчить герцогу при первой встрч. Если общество надодало ему за обдомъ, онъ просто-на-просто засыпалъ. У насъ дома мы всегда находились въ пріятномъ безпокойств, не отъ того, что онъ сдлалъ или сказалъ, а отъ ожиданія что онъ сдлаетъ или скажетъ. За столомъ баронессы С* онъ не засыпалъ, предпочитая не спускать глазъ съ хорошенькой Шарлотты.

«Были ли у кого такіе сапфиры, какъ его глаза?» думала она.

А ея глаза? Ахъ! если они должны были проливать слезы, я надюсь, что добрая судьба скоро ихъ осушитъ.

Старые университетскіе товарищи Филиппа прізжали въ Парижъ время отъ времени и съ удовольствіемъ брали его къ Борелю или къ Trois Fr`eres, гостепріимно угощали того, кто былъ гостепріименъ къ нимъ въ своё время. Да, слава Богу, на этомъ свт есть довольно добрыхъ самаритянъ, охотно помогающихъ несчастному. Я могъ бы назвать двухъ-трёхъ джентльмэновъ которые разъзжали по городу и смотрли на языки другихъ людей и писали странныя латинскія слова на бумажкахъ; они сложились и послали денегъ доктору Фирмину въ его изгнаніи. Несчастный поступилъ очень дурно, но онъ не имлъ ни одной копейки и ни одного друга. Кажется, и докторъ Гуденофъ, въ числ другихъ филантроповъ, засунулъ руку въ карманъ. Искренно ненавидя доктора Фирмина во время его благоденствія, онъ смягчился къ бдному, несчастному изгнаннику; онъ даже готовъ былъ врить, что докторъ Фирминъ былъ довольно искусенъ въ своей профессіи и въ практик не совсмъ былъ шарлатаномъ.