Сухумовъ и другіе гости вошли въ слдующую комнату безъ оконъ, составлявшую у доктора прихожую и заставленную платяными шкафами и сундуками и гд стояла вшалка. Прислуга, оставившая рубить мясо, бросилась снимать съ нихъ верхнюю одежду. Въ дверяхъ прихожей показалась «старуха», то-есть жена доктора Лукерья Савишна, миловидная, круглолицая, нсколько расплывшаяся женщина лтъ подъ тридцать, гладко причесанная, въ срой суконной блуз, опоясанной чернымъ лакированнымъ кушакомъ съ большой пряжкой. Сухумовъ, уже бывшій у доктора одинъ разъ, поздоровался съ докторшей, какъ со старой знакомой. Дамы чмокнулись, кром Хоботовой, которая пожала руку и произнесла:

— Господи! Какъ васъ разноситъ! Вотъ здоровье-то! Я думаю, вамъ пришлось вс платья разставлять.

— Тьфу, тьфу! — нсколько разъ плюнула докторша вмсто отвта.

— А вы разв суеврны? А еще жена реалиста, естественника. Нтъ, въ самомъ дл… Давно я васъ не видала и вы ужасно раздобрли.

— Не всмъ-же тощимъ быть. Кому нибудь-надо и добрть, — уколола докторша тощую Хоботову.

Вс вошли въ гостиную — небольшую низенькую комнату, освщенную двумя лампами подъ желтыми бумажными абажурами, съ мягкой мебелью, съ кавказскимъ ковромъ посредин, съ бархатной скатертью на стол и нсколькими альбомами около лампы. Надъ диваномъ висло зеркало, подъ зеркаломъ большая фотографія доктора, снятаго въ молодыхъ годахъ — въ папах и кавказской бурк, а по бокамъ зеркала были прикрплены лосиные рога.

У Кладбищенскихъ былъ уже одинъ гость — старикъ акцизный чиновникъ Макаръ Семеновичъ Степановъ съ сдой щетиной на голов, на бород и верхней губ. Онъ былъ въ форменномъ сюртук нараспашку и пощипывалъ струны гитары. Докторъ сейчасъ-же отрекомендовалъ его гостямъ и прибавилъ:

Мой кумъ. Отецъ крестный Павлушки.

А стол у доктора стоялъ самоваръ и акцизный пилъ пуншъ. Жена доктора тотчасъ-же налила всмъ прізжимъ чаю, перекинулась нсколькими словами съ ними я поднялась изъ-за стола.

— Ну, а я — гуляй двушка, гуляй да дла не забывай… Ужъ извините, гости дорогіе, стряпать пойду, — сказала она. — Вдь вотъ и прислугу держимъ, кухарку, а что толку? Все равно ничего ей поручить нельзя. Конечно, рубить мясо въ чашк можетъ, но дальше — ужъ ахъ, оставьте. Да и мясо-то ей отбирай. Сама она не знаетъ, какое нужно для пельменей, напримръ, какое для борща. А докторъ мой любитъ, чтобы все было въ аккурат и вкусно, ея стряпни не стъ — и приходятся все самой…

— Ну, ну, ну… Имя доктора всуе не поминай… Докторъ твой все стъ, а только, понятное дло, любитъ, чтобы повкусне, — откликнулся докторъ. — Ну, или, или… Вдь безъ четверти двнадцать надо ссть за столъ, а у тебя ничего не готово. Да гуся-то пораспарь, чтобы жестокъ не былъ.

— И пораспарю… Все сдлаю… Онъ ужъ изжаренъ… Вотъ сейчасъ пойду, надну передникъ и все сдлаю, какъ ты любишь. А одно — съ гостями поговорить некогда. Еще разъ извините… Если кому чаю понадобится, такъ попрошу кого-нибудь изъ дамъ налить. Раисочка, вы чайная барышня у отца Рафаила — вотъ васъ и прошу быть за хозяйку, — обратилась докторша къ Раис.

— Самъ я налью, самъ, — сказалъ докторъ.

— Ну, гд теб! — махнула она рукой. — Ты и себ-то наливать, когда случится, такъ меня кличешь.

Она говорила часткомъ, скороговоркой и наконецъ удалилась въ кухню.

Озябшіе въ дорог гости, усвшись вокругъ стола въ столовой, пили чай съ большой охотой. Столовая была маленькая, съ низкимъ потолкомъ. Въ ней, кром небольшого буфетнаго шкафа съ посудой, стоялъ еще шкафъ доктора съ книгами. Сухумовъ сидлъ рядомъ съ Раисой и прихлебывалъ съ ложечки изъ стакана чай, наполовину разбавленный густыми сливками, но говорить съ ней не могъ. Раису то и дло отвлекала жена учителя, заведшая разговоръ о какихъ-то двойныхъ особенно прочныхъ прошивкахъ для наволочекъ къ подушкамъ.

— И вдь какъ прочны! Корпыхаева говоритъ, что десять лтъ у ней служатъ — и заново. Наволочки-то ужъ истрепались, а прошивки, какъ вчера связаны, — прибавила она. — Но нитки, нитки надо въ особомъ состав три дня передъ вязаньемъ мочить. Она мн и состава этого дала дв порційки. Вотъ попробуемъ. Сухумовъ прислушивался и думалъ:

«Вотъ она деревня-то… Вотъ она интеллигентная деревня… Не помщичья деревня, а начавшая замнять ее служебная интеллигентная. Попъ, поповское семейство, учитель, его семья, докторъ, акцизный — вдь это-же все деревенская интеллигенція, у которой совсмъ особые интересы, не похожіе на интересы помщичьей деревни. Совсмъ особая жизнь… Да и къ петербургской средне-интеллигентной жизни она не подходитъ. Въ мелочахъ — и то разнится. Найди въ Петербург врача, чтобъ жена его сама ужинъ стряпала! Не найдешь. А здсь стряпаетъ съ охотою, да еще съ какой охотою-то! Да и вкусы… Станетъ разв въ Петербург или Москв средній интеллигентъ угощать гостей за ужиномъ пельменями и гусемъ! Ни за что не станетъ. Выберетъ что-нибудь другое, полегче. А здсь ужинаютъ щами, пирогами, пельменями, гусемъ съ капустой».

— Леонидъ Платонычъ, вамъ чаю еще налить прикажете? — предложила ему Раиса, видя, что стаканъ его пустъ. — Вдь я за хозяйку осталась.

— Пожалуйста, я изрядно прозябъ въ дорог, - отвчалъ Сухумовъ, улыбнувшись ей, и продолжалъ разсуждать про себя:

«Найди такихъ рукодльницъ въ Петербург, какъ Раиса или Глафира Гавриловна Иванова — не найти. Барышенъ-гимназистокъ, ищущихъ жениховъ, найдешь на каждомъ шагу, курсистокъ, повторяющихъ посл пятаго слова фамилію Мечникова, сколько хочешь, собинистокъ или фигнеристокъ — этими прудъ пруди, буддистокъ даже найдешь, а рукодльницъ — не сыщешь».