— Не утерплъ… Простите… Это дерзость, но я заглажу ее… Скоро заглажу… — слышалось изъ устъ Сухумова.

Раиса звонилась. Гусаръ лаялъ. Слышны были шаги босыми ногами. Отворила босая работница въ рубах и кацавейк, накинутой на голову. Раиса юркнула въ прихожую.

— До свиданья… А я заглажу… Помните: заглажу… — донеслись ей вслдъ изъ сней слова Сухумова.

И онъ, дрожа всмъ тломъ и почти шатаясь, направился обратно къ своимъ санямъ.

Прихавъ домой и пройдя къ себ въ кабинетъ, Сухумовъ слъ въ кресло у письменнаго стола и задумался, соображая о томъ, что сейчасъ случилось въ сняхъ у священника. Совсть корила его. Онъ упрекалъ себя за поцлуй Раисы. Это была дерзость!

«И что я наговорилъ этой двушк въ свое оправданіе, оставляя ее? — разсуждалъ онъ, повторяя въ ум свои слова „заглажу, заглажу“. Вдь чтобы загладить дерзость, надо сдлать предложеніе и жениться на ней, если она согласится выйти за меня замужъ. А я этого не только еще не ршилъ, но даже и не обсудилъ обстоятельно. — Вдь это шагъ въ жизни, большой шагъ, крупный шагъ для меня, хотя Раиса и нравится мн».

— Долгонько вы сегодня загулялись, ваша милость… — проговорилъ Поліевктъ, стоявшій въ дверяхъ, — ложитесь-ка скорй на покой… Пойдемте въ спаленку и я васъ раздну.

— Уходи и ложись спать… Я самъ разднусь, — сказалъ Сухумовъ, какъ-бы очнувшись.

— Зачмъ-же вамъ самимъ? На то я есть. Надо будетъ и здсь свчи загасить. А вы извольте перейти въ спаленку, надть халатикъ и туфельки. Тамъ въ спаленк и посидите и помечтаете, пока молочка выпьете на сонъ грядущій.

«А все это вдь стаканъ шампанскаго надлалъ, котораго я такъ давно не пилъ! — продолжалъ укорять себя Сухумовъ за поцлуй, — Вино ударило въ голову, подняло нервы — вотъ и необдуманный поступокъ. Это ничего не значитъ, что я часъ прохалъ по морозу… Нервы все равно были подняты вслдствіе вина, да и сейчасъ они подняты»…

Въ спальн Сухумовъ съ помощью камердинера раздлся, надлъ халатъ и туфли и слъ въ кресло около бабушкина туалета, который ему замнялъ въ этой комнат письменный столъ и гд стояли небольшая чернильница, два бронзовыхъ подсвчника, маленькіе часы, бьющіе четверти часа и лежали письменныя принадлежности. Кабинетъ былъ еще только на Рождеств включенъ въ число жилыхъ комнатъ. Сухумовъ не усплъ еще привыкнуть къ нему и очень рдко сидлъ въ немъ. Сегодня ночью онъ зашелъ въ него, чтобы запереть въ письменномъ стол бумажникъ съ деньгами, кошелекъ, записную книжку и карманные часы, которые бралъ съ собой къ доктору. Поліевктъ уже не спалъ больше съ Сухумовымъ въ одной комнат на кушетк, какъ было раньше, но застилалъ себ постель рядомъ, въ гостиной на диван. Лампа по-прежнему всю ночь горла въ спальн.

— А какъ завтра будить васъ прикажете? — спросилъ Поліевктъ. — Неужто опять спозаранку?

— Какъ всегда… Въ восемь часовъ. Разсвтетъ и буди… Зачмъ исключенія? Докторъ прописалъ мн режимъ, по этому режиму я долженъ жить.

— Нтъ, я къ тому, что сегодня-то до третьихъ птуховъ ложиться не изволили… Не нудьте себя, коли такъ, ваша милость… — ложитесь въ постельку…

Сухумовъ досадливо махнулъ рукой, дескать: уходи, провались.

— Кудрявыхъ сновидній вашей милости желаю… На Василія Великаго, на Новый годъ всегда всякіе сны снятся. Что приснится, то и сбудется въ Новомъ году, — проговорилъ камердинеръ, поклонился и вышелъ изъ спальни.

А Сухумовъ продолжалъ сидть около туалета бабушки, спиной къ зеркалу. Мысль о сдланномъ Раис поцлу не давала ему покоя, хотя онъ уже теперь и утшалъ себя, что это было въ предлахъ флирта, правда очень крайняго флирта, но за послднее время легкихъ нравовъ допускаемаго даже и въ боле высшемъ обществ.

И онъ сталъ припоминать, что Раиса нисколько не оскорбилась его поцлуемъ, не высказала даже ни слова негодованія, а только мягко замтила: «это, это нехорошо».

«Невинный поцлуй, — разсуждалъ онъ. — А я-то какія слова! „Заглажу, заглажу“. Ахъ, что можно сгоряча надлать»! — упрекалъ онъ себя.

Ложась въ постель, онъ уже думалъ:

«Впрочемъ, вдь, это какъ понимать слово „заглажу“. Можно понимать и такъ: заглажу будущей скромностью. Да, по всмъ вроятіямъ, она такъ и поняла».

Засыпая, онъ утшалъ себя доводомъ:

«Поцлуя никто не видалъ. А какъ она сама смотритъ на этотъ поцлуй — выяснится при первомъ свиданіи съ ней».

Ночью Сухумову снилось, что онъ уже женатъ на Раис, что они въ Париж, что она въ хорошемъ дорогомъ плать, въ подвязанномъ, какъ у докторши, передник и, засуча рукава, мситъ тсто въ глиняномъ горшк и бойко разговариваетъ съ нимъ по-французски, хотя на самомъ дл Раиса ни слова не знала по-французски.

Сухумовъ проснулся.

«Какой сонъ! — подумалъ онъ. — Впрочемъ, удивительнаго тутъ ничего нтъ. Я цлый вечеръ провелъ съ Раисой, ложась спать, думалъ о ней… А сонъ всегда почти отраженіе событій дня».

А сердце билось усиленно, стучало и въ виски.

«Съ чего волненіе-то? — спрашивалъ онъ самъ себя. — Худого вдь ничего не было-бы, если-бы я и на самомъ дл былъ женатъ на ней. Она двушка хорошая и очень мн нравится. Сословная разница, но вдь это-же пустяки, здравый разсудокъ говоритъ, это пустяки. Теперь все меньше и меньше объ этомъ думаютъ. Докторъ Кладбищенскій на крестьянк женатъ и счастливъ».