Собрание сочинений в 2-х томах. Т.I : Стиховорения и поэмы
вернуться

Несмелов Арсений Иванович
Шрифт:

МОЙ УДАР («Когда придет пора сразиться…») [218]

Когда придет пора сразиться И ждут сигнального платка, Ты, фехтовальщик, став в позицию, Клинком касаешься клинка. За этим первым ощущением Прикосновения к врагу Как сладко будет шпагу мщения О грудь его согнуть в дугу… Но нет, но нет, не то, пожалуй: Клинок отбросив на лету, Я столько просьб и столько жалоб В глазах противника прочту. И, салютующий оружьем, Скажу, швырнув в ножны клинок: «Поэты, смерти мы не служим, — Дарую жизнь тебе, щенок!»

218

Мой удар («Когда придет пора сразиться…»). Р. 1933, № 44.

РАССТРЕЛЯННЫЕ СЕРДЦА («Выплывут из дальности муаровой…») [219]

Выплывут из дальности муаровой Волга и Урал. Сядет генерал за мемуары, Пишет генерал. Выскребает из архивной пыли Даты-светляки. Вспоминает, как сраженья плыли, Как бросал полки. И, носясь над заревом побоищ, В отзвуках «ура», — Он опять любуется собою, Этот генерал. Нам же, парень, любоваться нечем: Юность истребя, Мы бросали гибели навстречу Лишь самих себя. Перестрелки, перебежки, водка, Злоба или страх, Хрипом перехваченная глотка, Да ночлег в кустах. Адом этим только на экране Можно обмануть. Любят разжиревшие мещане Посмотреть войну. Любят в мемуарах полководцев Памяти уют, Ибо в них сражение дается, Как спектакль дают. Не такою вздрагивают дрожью, Как дрожал солдат… Есть и будут эти строки — ложью С правдой цифр и дат! Ложью, заметающею зверств и Одичаний след. А у нас — расстрелянное сердце До скончанья лет.

219

Расстрелянные сердца («Выплывут из памяти муаровой…»). Р. 1934, № 7.

СОЗРЕВШАЯ ОСЕНЬ («Окно откроем, и не надо…») [220]

И, напевая, вдохнул созревшую осень.

Уот Уитмен

Окно откроем, и не надо Курить без передышки… Встань. За ночь бессонную награда — Вот эта розовая рань. Вот эта резвая свобода Порвать любой тревоги счет. Гудок какого-то завода Уже на улицу зовет, И свежесть комнату ласкает… Смотри-ка — девушка бежит, Ее торопит мастерская, Улыбкой взор ее дрожит. И, как два яблока на блюде (Горжусь сравнением моим!), Она несет две спелых груди Под тонким джампером своим. Но рано думать о десерте, Плотским желанием горя… Кто из поэтов запах смерти Учуял в зовах сентября? Он просто лжец! С какой отрадой Я пью хрустальное вино, И, право, всё, что сердцу надо, В глотке смакующем дано.

220

Созревшая осень («Окно откроем и не надо…»). Р. 1934, № 42. Эпиграф — из стихотворения Уолта Уитмена «Когда я услыхал к концу Дня» (перевод К. Чуковского). Джампер(уст.) — джемпер.

ВОЗВРАЩЕНИЕ («Юноша, как яблоко, румян…») [221]

Юноша, как яблоко, румян, От родных уплыл за океан. Жил безвестно он в краю чужом, Счастье он нашел за рубежом. Зрелым мужем, весел и богат, Странник возвращается назад. Вот и дом. Стучит… Ответа нет… Вышел потревоженный сосед. «Где отец мой?» — В ветре шелестит: «Твой отец на кладбище лежит. Холмик неоправленный сдвоя, Рядом с ним и матушка твоя…» «Где мой брат?» — И голос отвечал: «Брат твой нищим попрошайкой стал. Где-нибудь в трущобе, вниз лицом Он лежит, исколотый шприцом». «Где сестра?..» — Приезжему сосед Почему-то медлит дать ответ. Хлопнул дверью; доплеснула мгла Черным ветром: «Лучше б умерла!..» Город черен, грозный город спит. Рыжий котик возле ног пищит. Взял зверька под теплое пальто, А глаза — к звезде. В глазах: «За что?..»

221

Возвращение («Юноша, как яблоко, румян…»). Р. 1934, № 44.

«Опустошен, изжеван, как окурок…» [222]

Опустошен, изжеван, как окурок, И все-таки упорней, чем обет, — Истрепанный предшественником Нурок: «The boy is good. The book is very bad». Зачем ему?.. Чужой язык — что крепость Сорокалетнему: ее не окружить. Не иллюзорна ли вся наша цепкость, С которой мы хватаемся за жизнь? И думаешь: вот так туберкулезный Порой себе внушает аппетит, А смерть уже своей косою грозной Над согнутой спиной его звенит. Зловеще нависающего мига Не отстранить, не выползти из рва, И нам нужна единственная Книга, В которой есть об Иове слова.

222

«Опустошен, изжеван, как окурок…». Р. 1934, № 46. Нурок— автор известного в начале XX века учебника английского языка. «The boy is good. The book is very bad»(англ.) — «Мальчик хороший. Книга очень плохая».

ГРЯДА («Щетина зеленого лука…») [223]

Щетина зеленого лука На серой иссохшей гряде. Степные просторы да скука, Да пыльная скука везде! Вращает колеса колодца Слепой и покорный ишак, И влага о борозду бьется, Сухою землею шурша. И льется по грядам ленивой Струей ледяная вода, — Не даст ни растения нива Без каторжного труда. Китаец, до пояса голый, Из бронзы загара литой, Не дружит с усмешкой веселой, Не любит беседы пустой. Уронит гортанное слово И вновь молчалив и согбен, — Работы, заботы суровой Влекущий, магический плен. Гряда, частокол и мотыга, Всю душу в родную гряду! Влекущее, сладкое иго, Которого я не найду.

223

Гряда («Щетина зеленого лука…»). Ф. 1935, № 14.

«Над обрывом, рыж и вылощен…» [224]

Над обрывом, рыж и вылощен, Иностранец-рыболов. Гнется тонкое удилище. «Не с добычей ли? Алло!» На воде — круги и полосы. Натянулась леска вкось. Тусклый голос, скучный голос: «Понимайте, сорфалось!» И опять застыли оба мы, И немую ширь реки Гладят пальчиками добрыми Голубые ветерки. Даль речная как плавило — Вся из жидкого огня… Сколько раз судьба ловила На крючки свои меня! Сколько раз, как мистерэтот, Эта клетчатая трость (Знать, крючка такого нету!), — Сокрушалась: «Сорвалось!» Но не надо бы бахвалиться — Похваляться хорошо ль? Поплавка грозящий палец Мигом под воду ушел. И маши теперь удилищем, Чертыхаясь что есть сил… Иностранец, рыж и вылощен, Даже глаза не скосил.

224

«Над обрывом, рыж и вылощен…». Р. 1935, № 31.

«Бывают золотые вечера…» [225]

Бывают золотые вечера, Бывают медленные мгновенья, Когда печаль, уснувшая вчера, Опять, опять на сердце вяжет звенья И говорит в спокойном увереньи: «Пора, мой друг, уже давно пора!» И голос тот — как добрая пчела, Поющая о меде и цветеньи: Она летит у самого чела, Не отстает, полет свивая в звенья, В те страшно-медленные мгновенья, В те дымно-золотые вечера.

225

«Бывают золотые вечера…». Р. 1935, № 45.