«Цвет детской неожиданности», — мысленно ответил Кирилов, но промолчал, что было разумно. Евдокия с гордостью заявила:

— Этот цвет мне идет. И брючки прелестны. Отпадный фасон. Узковаты, конечно, и коротковаты, но в целом, роскошные брючки!

— Слава богу, что вы не встретили роскошных ползунков. Теперь и голову на отсечение дам, не рискуя, что и позунки вы купили бы, будь они палевые.

— Вполне возможно, — задумчиво согласилась Евдокия и вдруг спросила:

— Послушайте, но я понять не могу, как такое возможно, чтобы человек совсем не умел любить?

— Почему женщины так много болтают? — вместо ответа ужаснулся Кириллов.

— Это потому, что у них всегда хорошее настроение, а не только тогда, когда они выпьют, — пояснила Евдокия и заметила: — Вы опять ушли от ответа. Как случилось, что вы любить не умеете?

— Я вам не говорил, что не умею любить.

— Ах вот оно что! — обрадовалась она, задумчиво поджимая губы.

— Вижу, вам показалось, что у вас есть шанс, — разочаровал он ее.

— Как вы смеете! — возмутилась Евдокия. — Зачем мне ваш шанс? У меня есть муж!

Кириллов рассмеялся:

— Это меняет дело.

— Мы счастливы, — сочла не лишним добавить она.

Он язвительно согласился:

— Разумеется, таким счастьем счастливы все разумные люди.

— Вы о чем?

— Отсутствие необходимого заставляет человека закрывать глаза на действительность. Именно так создается иллюзия счастья. Но рано или поздно глаза раскрываются — так проходит любовь.

— Вы философ?

— Надеюсь, что нет.

Евдокия ядовито заметила:

— Уже не в первый раз надеетесь. Вы что, себя совсем не знаете?

— А вы себя знаете? — удивился Кириллов и процетировал: — «Что ты есть — ты не видишь; что ты видишь — тень твоя».

— Сами придумали?

— Нет, Тагор. О таком, надеюсь, вы слышали?

— Не волнуйтесь, я не сделала вывода, которого вы от меня снисходительно ждете.

— Чего же, по-вашему, я от вас ждал?

— Вы решили, что я Тагора сочла вашим родственником, — ядовито ответила Евдокия и с гордостью сообщила: — Благодаря Бобу я знаю, что Тагор индийский поэт и писатель. Но вы снова не ответили на вопрос. Неужели вы совсем никогда не любили?

— Почему вас это волнует? — возмутился Кириллов. — Мое личное дело любить и не любить.

Евдокия обиделась:

— Никто вас его не лишает, вашего личного дела, но грубить-то зачем? Я всего лишь спросила.

Он смутился:

— Простите, я действительно был непозволительно груб. Это все потому, что я голоден. Голоден, но слишком спешу, чтобы обедать.

— Пожалуй, не обедать пора, а ужинать, — вздохнула она, с удивлением обнаруживая зверский аппетит и у себя. — А знаете что, — воскликнула Евдокия, — думаю, маленький перекусон не будет слишком большой задержкой. Если верить дорожному указателю через триста метров нас ждет кафе. Остановимся и, чтобы не тратить время, возьмем что-нибудь с собой и поедим прямо в пути.

Кириллов озабоченно посмотрел на нее и спросил:

— Вы тоже проголодались?

Евдокия сделала страшные глаза:

— Ужасно!

— Тогда остановимся, — нехотя согласился он и добавил: — Но не возьмем с собой, а пообедаем как положено. Потерю я потом нагоню.

Так и сделали. Втроем (Евдокия, Бродяга, Кириллов) вошли в кафе и заказали три порции: две — на стол, одну — под стол. Быстро съели и тронулись в путь. До этого Бродяга ехал на заднем сидении, но после обеда Евдокия усадила его к себе на колени.

— Пес плотно поел, боюсь сзади его укачает, — в ответ на недоуменный взгляд Кириллова, пояснила она и колко добавила: — Я очень его люблю, но вам бесполезно об этом рассказывать, вам этого не понять.

— Да с чего вы взяли, что я любить не могу? — рассердился Кириллов.

— Вы же сами сказали, — удивилась она.

— Как вы, женщины, обожаете делать монстров из нас, мужчин. Я всего лишь сказал, что любовь пустое занятие…

Евдокия, торжествуя, его прервала:

— Вот, и еще вы пытаетесь мне возражать! Любовь — пустое занятие! Да это основное занятие! А вы черствый! Вы не умеете и не можете даже любить, так на что еще вы способны?

Кириллова уязвило ее торжество.

— А вам не пришло в голову, что я так умею любить, что это даже опасно? — со скрытой угрозой спросил он.

Евдокия угрозу учуяла и, отпрянув, спросила:

— Опасно кому?

— Только мне, — успокоил ее Кириллов. — Любовь меня убивает. Я сам запрещаю себе любить, потому что чрезмерно серьезно все ощущаю.

— Как это? — растерянно спросила она.

— Понимаете, я ощущаю любовь не так, как все люди.

— А как?

— Остро, физически и мучительно. Внизу живота появляется шар, раскаленный и очень тяжелый. Этот шар поднимается к сердцу, все выжигая, потом — к лицу. Я бледнею, на лоб ложится испарина, ноги слабеют, шумит в ушах, темные пятна кружат перед глазами, к горлу подкатывает тошнота… Меня начинает рвать, сильно, жестоко, просто нутро выворачивает. Сознание уплывает…