нары. Когда дверь затворилась, снова закурил.

Конечно, неплохо было бы и выпить чего-нибудь, желательно вместе с Зиной, но даже один ее голос сделал чудо – Добряков совсем перестал бояться.

Такая уж уверенность исходила от этой женщины, и какой же он был дурак, что нынче утром… что… ну да ему, видно, так и надо. И поделом! Но если у

нее все получится, он по гроб жизни в неоплатном долгу перед ней!

Так или примерно так, но уж точно в таких чувствах Добряков докурил

сигарету и устроился на нарах поудобнее. Теперь можно попытаться уснуть, теперь он не один.

Он поворочался немного, подкладывая под голову поочередно то одну руку, то другую, потом плюнул на эти бесплодные попытки и нашел самое удобное

положение в этой ситуации – лег на спину, сцепил руки на затылке, положил

на них голову и, с грехом пополам угнездившись, успокоился и закрыл глаза.

«Теперь остается только молиться на Зину, - думал он. – Больше не на кого…

А у нее получится, должно получиться!»

Он вскочил, сел на жестких нарах, свесив ноги. Уснуть не получалось:

слишком уж много информации скопилось в его мозгу за последнее время,

она бурлила в нем, мешала настроиться на сон. Он снова закурил, принудил

себя сосредоточиться на хороших мыслях, снова лег на спину и стал пускать

дым в сторону оконца. Тонкие струйки, потеряв силу у самого потолка,

свивались в причудливые фигурки, сворачивались в клубки, устремлялись

наружу. И больше всего на свете хотел сейчас Добряков стать вот таким же

клубком, просочиться сквозь узкое решетчатое окно туда, на волю…

Нервное напряжение постепенно отпустило его, усталость взяла свое, и успев

задавить окурок в баночке, Добряков медленно смежил веки и провалился в

тяжелый, гнетущий сон.

251

В этом сне друг дружку сменяли робкая Тоня, плюгавый Рюмин с

перекошенным от боли лицом, сердитый Витька со стиснутыми кулаками,

положительный Петька со своими всегда правильными рассуждениями… Он

даже не видел их, а скорее ощущал их присутствие, но в то же время

отчетливо слышал их голоса, чувствовал дыхание, как если бы они говорили

ему в самое ухо. А где-то чуть вдалеке, в стороне от них, была Зина.

Добряков не мог понять, стоит ли она, сидит ли, скорее она как бы парила в

воздухе поверх них, не вступая в разговор и только загадочно улыбаясь. Она

держала какой-то большой, как газетная страница, лист чистой бумаги и

взглядом демонстративно показывала его Добрякову. Он присмотрелся к

бумаге, но ничего не разглядел. Тогда, расталкивая гомонящих собеседников, он кое-как протиснулся к бумаге и сумел прочитать одну-единственную

фразу, пестреющую в уголке огромного листа: «Адвокатский контракт». И

ему стало так спокойно, так благостно, что, простонав во сне и

перевернувшись на бок, он заснул крепче и уже без снов…

* * *

Утром, сквозь убегающий сон, он почувствовал, что его тормошат за плечо.

Открыл глаза – вчерашний дежурный.

– Подъем, - спокойно произнес он. – К следователю пора!

«К следователю!» - Добряков разом вспомнил вчерашнее и вздрогнул.

– А что, он уже пришел? – зачем-то спросил он.

– Не пришел, а пришла, - все так же мягко поправил дежурный. – Следователя

зовут Анна Кирилловна.

Дежурный защелкнул один наручник на руке Добрякова, другой у себя на

запястье. Добряков уныло вышел следом за ним из камеры, миновал дежурку

и вздрогнул еще раз – теперь уже от внезапной радости. У окошечка

дежурного стояла Зина и разговаривала с каким-то представительным

молодым человеком с портфелем под мышкой.

– Вот он, страдалец! – кивнула Зина собеседнику.

252

Тот обернулся, сделал добродушное лицо и подошел к Добрякову.

– Значит вы – Добряков? Егор Павлович?

Добряков растерялся, хотел ответить, но получилось так, будто мыло жевал.

– Да он это, он, конечно, - помогла Зина. – Волнуется очень, сами понимаете.

Ну, привет, старший лейтенант, - она слегка похлопала рукой по его плечу и

добавила: - Это твой адвокат, Максим Вадимович, по заказу к тебе вот