тебя дернул руки-то распускать? Загреметь захотел, да? Здесь ведь не война, 259

чтобы кулаками что-то доказывать! А если бы я никого не нашла из

адвокатов? Если бы никто не захотел с утра тащиться невесть куда ради

такого вот героя?

– Да потише ты, - раздраженно шепнул Добряков, озираясь на дежурного.

– Потише! – снова передразнила Зина. – Все и так знают, что ты натворил!

– Зинаида Николаевна, - снова вмешался адвокат. – Уверяю вас, все будет

лучшим образом. Я уверен, что смогу добиться переквалификации.

Воспользуюсь своим правом и попробую переаттестовать статью у

прокурора. Буквально сегодня же.

– И что тогда? – спросил Добряков.

– Попробуем заменить вам наказание с лишения свободы до ограничения

свободы.

– А что это? – не отставал Добряков.

– Это такой вид уголовного наказания, - заученно начал адвокат, - сущность

которого образует совокупность обязанностей и запретов, налагаемых судом

на осужденного, которые исполняются без изоляции осужденного с

осуществлением за ним надзора со стороны государства. Понятно?

– Н-не совсем, - натянуто улыбнулся Добряков.

– Одним словом, нельзя будет уходить из дома в определенное время суток, нельзя посещать определенные места, нельзя выезжать из города, нельзя

посещать места проведения массовых мероприятий, нельзя участвовать в

таких мероприятиях, нельзя изменять место жительства и работы без

согласия специализированного органа. То есть будете как бы под домашним

арестом, если это понятно. Кроме того, надо будет исправно являться для

регистрации.

– Это я смогу… являться смогу… - возбужденно перебил его Добряков. – И из

дому выходить не буду, зачем мне?..

– Вы подождите пока, еще ничего не решено, - снисходительно улыбнулся

адвокат.

260

– Спасибо вам, Максим Вадимович, - одернув Добрякова за рукав, вмешалась

Зина. – Мы с вами на связи, как договаривались.

– Разумеется, - кивнул адвокат. – До свидания, - и вышел из помещения.

– Ну что, страдалец, пошли, что ли? – уже спокойнее сказала Зина.

Они вышли из отделения и молча направились к автобусной остановке.

– По совести сказать, так ему и надо, этому твоему соседу, - заговорила Зина

после минутного молчания. – С другой стороны, у нас ведь никто не смотрит

на морально-психологические мотивы души, - и она снова замолчала.

– А что, он хороший адвокат-то? – спросил Добряков.

– Все они хорошие, - усмехнулась Зина, - когда заплатишь им хорошо.

– И много заплатила?

– Не твоя печаль, - отрезала она. – Я сказала, что вытащу тебя, значит, вытащу! Только вот что, - она остановилась, повернулась к Добрякову и

близко приблизила лицо, дыхнув на него свежим перегаром. – Только ты

сейчас и на ближайшую перспективу слушайся во всем только меня, понял?

Никакой собственной инициативы! Никаких похождений где-то с кем-то! А

то еще чего-нибудь натворишь. Да что я, впрочем, с тобой, как с малым

ребенком! Сам соображать должен. Одним словом – не будешь слушаться –

плюну на тебя, и делай сам как знаешь!

– Да ты чего, Зин? – виновато выдавил Добряков и, оправдываясь, залепетал:

– Ту шалаву, что ли, вспомнила?.. Ну прости, расстроился я очень, что ты

меня выгнала… Сам не в себе был… Но постоянно о тебе думал…

– Ага, обо мне, как же! – отмахнулась она. – Знаю я, о чем вы все думаете…

Ладно, чего теперь! Я все тебе сказала, решай сам. Пошли, вон автобус.

Зайдем в магазин, купим бутылку, страдаешь, небось?

– Ага, тяжко, - радостно выпалил Добряков. – Не ночь, а кошмар какой-то.

– Дурить будешь – вся жизнь дальнейшая кошмаром будет. А послушаешься –

может, и удастся тебя отмазать. Посидим, расслабимся, не спеша подумаем, как дальше быть.

И она первая поднялась по ступенькам распахнувшего двери автобуса.

261

14

Говоря Зине и Добрякову о своем решении переаттестовать статью, Максим

Вадимович прекрасно понимал, что вводит подзащитного в заблуждение. Он

знал, что, во-первых, переаттестация возможна только после того, как дело