побыстрее залить эту гнетущую тяжесть в груди, по крайней мере, хоть на

некоторое время остаться одной, чтобы не разрыдаться на глазах у него.

329

– Да об чем разговор! – поднялся Добряков. – Весь день впереди!

Зина поднялась тоже, взяла кошелек и протянула ему тысячную бумажку.

– Ого! – округлил тот глаза. – На все, что ли?

– А чего мелочиться-то? Праздник все-таки у нас.

– Ну раз так, то я мигом! – Он обулся, взял со стола в прихожей измятый

пакет, скомкал его и сунул в карман. – А закусить у нас еще что-нибудь

осталось?

– Осталось, осталось, - Зина, едва сдерживаясь, легонько подталкивала его к

дверям. – Ну, можешь взять полбатона сервелата.

– Так… тогда… - замялся он.

– Щас добавлю! – на грани срыва вскрикнула она, но он ничего не понял.

Она принесла еще пятисотку и в этот раз уже увереннее вытолкала его на

площадку. Потом закрыла дверь, опустилась тут же на низенький пуфик и,

дождавшись, пока стихнут его торопливые шаги на лестнице, дала себе волю

и снова разрыдалась - тихо, мучительно, истерзанно.

А когда он вернулся, она с каким-то диким, удивившим его самого азартом

накинулась на водку и выпила две стопки подряд, не закусывая.

– Чё это с тобой? – удивился он.

– Да нога с утра нестерпимо болит, - соврала она, закуривая сигарету. –

Думаю, может, поможет.

– А раньше помогало?

330

– Раньше, милый мой, - проговорила она медленно и отчетливо, - таких болей

у меня никогда не было.

– Так, значит, не на шутку там у тебя уже? Приспичило? Может, следует в

больницу лечь?

– Отстань, помолчи немного, - едва слышно ответила она. Тепло приятно

разливалось по телу, хотелось поскорее дождаться долгожданного

успокоения.

Он пожал плечами, налил себе стопку, выпил, заел кусочком сервелата,

который отрезал от купленного оковалка, прожевал, закурил и, выпуская в

потолок тонкие струи сигаретного дыма, замурлыкал вспомнившийся вдруг

пошловатый мотивчик: «Милая моя, где ты? Милая моя, где ты?»

Зина вдруг резко поднялась. Он испугался и вздрогнул:

– Осторожнее вставай-то!

– Ничего. Отпустило, - она подошла вплотную, села к нему на колени и,

заглядывая в самые глаза, тихо, серьезно спросила:

– Ты меня любишь?

– Чего это ты? – его физиономия растянулась в недоумевающей глупой

улыбочке.

– Я серьезно – любишь? Потому что мне надо знать… надо знать все. Честно

скажи, как перед богом, - любишь?

– Да и без бога скажу – люблю, - ответил он. – Чего его приплетать-то!

– Нет, ты представь, что вот сейчас самому богу говоришь, когда соврать

нельзя.

331

– Ну ладно, как перед богом. Люблю. Особенно теперь…

– Что значит «теперь»? – она встрепенулась, он почувствовал, всем телом.

– Ну, теперь вот, когда так мне помогла, - поправился он. – Чего ты вдруг

пытать меня взялась? Сама не знаешь разве?

– Может, знаю, а может – и нет, - резко, как-то грубо даже оборвала она, встала с его колен и прошла на свой стул. Села, наполнила свою стопку,

выпила и еще раз пристально посмотрела на него:

– И всегда любить будешь? Несмотря ни на что?

– Несмотря на что? – не понял он.

– Ну, мало ли, кто тебе что-нибудь недоброжелательного скажет. Люди-то, сам

знаешь, какие…

– Какая ты странная сегодня, - подивился на нее Добряков. – Загадками

говоришь…

– Ну ладно. Раз говоришь, что любишь, тогда выполнишь свое обещание?

– Какое? – сначала не понял он, но потом вспомнил тогдашний разговор в

постели и отмахнулся, как от чего-то надоевшего: - А, ты про то… Да ладно, выполню, конечно… Ты же мне вон как помогла…

– Опять «помогла»! – раздраженно укорила она. – А если б не помогла, если б

не получилось ничего, тогда свои слова назад бы взял, а? – и все буравила, буравила его пронизывающим взглядом.

Ему стало неловко под этим взглядом, и он, скорее чтобы покончить с

неприятной ситуацией, чем всерьез, ответил поспешно, суетливо:

332

– Да выполню, конечно, что ты! Раз сказал – сделаю. Мое слово твердо, ты же