«Чего это он?» - подумал Добряков и почувствовал, как душа опускается

куда-то вниз, утяжеляя ноги.

– Привет, Сашок. Мне пару бутылочек «Хейнекена» и пачку «LD», - сказал

Добряков в окошечко.

– Привет, привет, давненько не заходил. Завязал, что ли? – отозвался

любопытный голос хозяина.

– Да так… дел полно, - отговорился Добряков и повернулся к уже

подошедшему к нему Рюмину.

– Здорово, - и протянул ему руку.

– Прифет, - ответил Рюмин и пожал руку.

– Слушай, ты меня прости за все это… Я был не прав тогда… - и

заискивающе посмотрел на соседа.

– Та фикня, - махнул рукой Рюмин. – Кто старое помянет, тому, сам снаешь…

– Но все равно прости… Хочешь выпить пивка? – предложил Добряков, но

тут же спохватился: денег у него было только на две бутылки для себя да на

пачку сигарет.

336

– Ну тафай, - согласился Рюмин, и Добряков, проклиная все на свете, взял

протянутые Сашком бутылки, открыл одну и протянул Рюмину. Тот взял,

жадно приник губами к горлышку и в один момент вылил в себя прохладную

пенистую жидкость.

Добряков грустно посмотрел на опустевшую бутылку, проглотил слюну и

спросил:

– Еще будешь?

– Тафай.

«Чтоб тебя! Придется опять за пивом идти. Только теперь уж точно в магазин.

Что я ее не послушал?» - ругал себя Добряков.

– Извини, братан, больше нету денег, - промямлил он, глядя на вторую пустую

бутылку, которую Рюмин отправил вслед за первой – в переполненную урну

возле палатки.

Добряков виновато улыбнулся, слегка похлопал соседа по плечу («Ну,

будь!»), развернулся было, чтобы уходить, как замер от громкого, брошенного

вдогонку:

– А ты у Сины сфоей попроси. Она тля меня таст!

– Что? – Добряков обвернулся, словно ужаленный.

– У Сины, кофорю, попроси на пифко. Мне не откашет. Она у тепя

песоткасная. Слаткая…

– Ты чего плетешь? – сжав кулаки, Добряков сделал шаг к Рюмину.

Приумолкшие в толпе жадно смотрели на них.

337

– Если пы не она, - с трудом выдавливая из-под маски злобные слова, Рюмин

пятился назад. – Если пы не она, ни са што пы не фсял саяфление. Так пы

тепе и книть на соне!

Добряков остановился на месте и больше шагу не мог ступить. Чудовищная, страшная догадка поразила его. Ему теперь стало ясно все загадочное

поведение Зины в это утро, ее странные вопросы, непонятная поспешность с

загсом, наконец, просьба не идти к палатке… Все стало ясно вдруг, в один

момент.

Он пристально смотрел в глаза Рюмину и сгорал от желания изуродовать его

тут же на месте. Но в то же время какое-то подсознательное чувство

удерживало его от этого. Потерянный, он стоял на месте и только неотрывно

смотрел на соседа. А тот все пятился и пятился назад мелкими шажками. И

злобно бросал сквозь стиснутый лангетами рот:

– Ну утарь, утарь! Снофа напишу в ментофку! Теперь ни са што не

отмашешься! Утарь!

От последнего, рокового, движения его опять что-то удержало. Он

развернулся и быстро зашагал к Зининому дому. Он не помнил, как очутился

на третьем этаже – сам ли вошел, на лифте ли поднялся. Не помнил, как

звонил в дверь. Может – стучал. Очнулся только тогда, когда увидел в проеме

двери Зину, мелко жующую что-то, с зажженной сигаретой в руках.

– А где пиво? – спросила она.

– У любовничка своего спроси, у Рюмина, - бросил Добряков и сам удивился, насколько сказанное вышло спокойным, незлобивым.

У нее подкосились ноги, и она пошатнулась, удержавшись за косяк.

338

– Не ожидала, что так скоренько все откроется, да? – ну просто чудо,

насколько он был спокоен сейчас!

– Пройди, поговорим, - едва слышно прошептала она и ушла на кухню.

– А говорить-то особенно и нечего, - возразил он, идя следом. – Теперь уже

можно вообще ничего не говорить. Теперь я для тебя чужой… Ты для меня,

по крайней мере, точно чужая… Спасибо тебе за все!

Она молча сидела на стуле, свесив голову.

– Нечего сказать, да? – мучил ее Добряков. – Или у тебя это запросто – тому