– Ну как хотите. Дело ваше. Не смею настаивать. Впрочем, желаю вам всего

наилучшего.

– Спасибо, - не глядя ему в глаза, сказал Добряков, взял рецепт, повернулся и

вышел из кабинета, забыв даже попрощаться.

В аптеке он купил снотворное. Теперь со спокойной совестью можно было

идти в магазин. Он все-таки послушался голоса разума и решил не

отрываться на всю пенсию, а для начала взять три бутылки водки, три пачки

сигарет, полбатона колбасы и хлеба. На первое время хватит, а там видно

будет. Купил на кассе прочный пакет, сложил туда бутылки, продукты и с

легким сердцем отправился домой. На улице расстегнул три верхние

пуговицы рубашки, чтобы проветриться. Это было весьма кстати: от доктора

он вышел, как из парной.

Вернувшись домой, первым делом выключил мобильник, потом прошел в

ванную и принял горячий душ, чтобы смыть налипший под пристальным

взглядом врача пот, и насухо растерся полотенцем.

«Пора перекусить что-нибудь, а то потом будет не до того», -

предусмотрительно решил он, включил конфорку электроплиты и стал

тонкими кружочками нарезать колбасу и кидать их на раскалявшуюся

сковороду. Масла у него не было, но он специально купил колбасу с жирком, чтобы, растопляясь, он способствовал жарке. А сам тем временем вытащил

из холодильника успевшие охладиться бутылки, налил из начатой полстакана

347

и залпом выпил. Подцепил вилкой кусочек колбасы со сковороды, подул на

него и запихнул в рот, похрустывая рдяной корочкой. Решив, что колбаса

готова, переставил сковороду на холодную конфорку и переложил колбасу на

тарелку.

«И это все? – подумал он, усаживаясь за стол перед дымящейся колбасой и

тупо уставившись в тарелку. – И это все, что осталось?» - мысли о Зине

вернулись к нему непрошено – жестокие, безжалостные. К ним примешалась

выпитая за утро водка, и через минуту Добряков плакал, как безутешный

ребенок. Понемногу успокаивался, выпивал полстакана водки и снова ревел

навзрыд, терзая душу ее именем и осознанием своего окончательно

погибшего счастья.

Это счастье стоило пышных похорон, и в течение трех дней, трех вечеров и

трех ночей Добряков пребывал в состоянии, которое трудно было назвать

жизнью. Эта жизнь ограничивалась кухней и кроватью. Даже в туалет ему не

хотелось, поскольку каждое утро просыпался облитый потом с ног до головы, спотыкаясь и лихорадочно трясясь, ковылял на кухню, запивал похмелье

полным стаканом водки, возвращался в комнату, валился в кровать и снова

засыпал тяжелым, но спасительным сном.

Утром четвертого дня он проснулся, как обычно, в половине пятого,

негнущиеся ноги кое-как донесли его до кухни. Он захотел сесть и не смог –

ноги уже не слушались его. Поразительно, но в тот момент (это он хорошо

запомнил) ему вдруг пришла в голову одна мысль, за которую он вдруг

ухватился, как за спасительную соломинку. Мысль эта была – «не пить,

остановиться». Он помнил, что эта мысль не вызвала, вопреки обыкновению, сопротивления его организма, требующего водки. Странно, но на грани,

казалось бы, полнейшего забытья он вдруг почувствовал приближающееся

спасение, еще где-то неясно и призрачно брезжившее, но уже уверенно

заявлявшее о себе. Он вспомнил доктора Лазутина, его слова при прощании

348

тяжким молотом заколотили в больном мозгу. Пора было прекращать – это

было ясно. Но резко бросать нельзя. Налил в стакан совсем немного, на

палец, водки и выпил. Потом взял из аптечки в серванте две таблетки от

головной боли и две таблетки снотворного, выпил и запил струйкой воды из-

под крана. Вернулся в комнату, лег и с головой укутался одеялом. Он знал, он

твердо знал, что сон обязательно придет…

К вечеру он проснулся – практически совсем свежий, только в голове еще

немного колотилось дневное возлияние. Он поднялся с кровати и сам

удивился, до чего легко это было сделать. Выпил еще две таблетки от

головной боли и снова лег. Интересно, что делать всю предстоящую ночь?

Ведь уснуть теперь долго не удастся.

Он смежил веки и заставил себя уснуть. Когда-то у него это неплохо