– Выброси, - попросил он.

Зина посмотрела на него невидящим взглядом. Он взял из ее рук окурок и

задавил в пепельнице, потом погасил свою сигарету. Снова сел рядом и, взяв

ее обеими руками за виски, повернул ее голову к себе.

– Скажешь? – спросил тихо, глядя в глаза.

Она, кажется, только теперь увидела его. Вздрогнула, внимательно

всмотрелась в его лицо, узнала знакомые черты и с грустной улыбкой,

вымученно спросила:

– Это ты? Это правда ты, Любимка? – и сама прикоснулась к его волосам,

стала мягко поглаживать и ерошить их. – Ты правда меня любишь? И ты меня

не бросишь? Что бы ни случилось?

354

– Ну что ты, что ты, - успокаивал он и целовал ее в брови, в глаза, в нос, в

подбородок, по которому струился соленый ручеек. Он вытер слезы рукой и

снова поцеловал ее – на этот раз в губы. Она обмякла, обхватила его за шею и

прильнула к его губам крепко, как могла.

Через минуту она сама отстранила его, выпрямилась, наполнила свой стакан

наполовину и предложила ему:

– Выпей со мной, и я тебе все расскажу.

Ничего другого ему и не оставалось: выпитые сто граммов уже

подействовали, успокоившийся было организм вновь напрягся, требуя

очередной дозы. Он наполнил свою стопку, они чокнулись и выпили.

– Случилось такое, - начала Зина, закурив. – Одним словом, то, что

предрекали врачи, произошло.

– О чем ты? Кто что предрекал? – прервал ее Добряков, но Зина только чуть

повела рукой, и он замолчал.

– Слушай и не перебивай, пожалуйста, хорошо? – попросила она.

Добряков согласно кивнул, и Зина начала.

Из ее рассказа ситуация вырисовывалась невероятная, прямо-таки

фантастическая. Добряков слушал во все уши и не мог поверить

услышанному. Он просто предположить не мог такой разительной перемены

в человеке, которого знал спокойным и уравновешенным, этаким тихоней и

домоседом. Хотя Зина, как она говорила, всю жизнь боялась такого исхода

как одной из возможности развития наследственного алкоголизма. «Тогда тот

врач сказал, что эта наследственность рано или поздно скажется. Я тебе

рассказывала, - напомнила она Добрякову. – Сколько лет я тряслась, кому

только не молилась, и все напрасно. Вот оно, случилось! Проклятая

355

наследственность! Будь она проклята!» - она крепко выругалась и

продолжала. А ситуация и впрямь складывалась отнюдь не веселенькая.

Уехавший с полмесяца тому назад к отцу, Виктор внезапно, прежде

намеченного срока, совершенно не предупредив мать, явился позавчера

домой и уже на пороге вогнал Зину в оцепенение. Он едва стоял на ногах, куртка была порвана на локте и плече, а в руках у него болтался грязный

пластиковый пакет. В этом пакете переливисто позвякивало что-то. Судя по

тому, что от сына разило стойким запахом перегара, Зина догадалась, что в

пакете бутылки.

Первое время она шелохнуться не могла, только ошалело смотрела на сына, который, кисло осклабившись, пробубнил: «Привет, мать!» и попробовал

разуться. Осторожно опустить пакет на пол у него еще получилось. Но когда

он нагнулся пониже, чтобы расшнуровать ботинки, его вдруг что-то

подкосило, швырнуло куда-то в угол прихожей, и он, инстинктивно

ухватившись неловкими руками за вешалку с одеждой, сорвал и сами

крючки, и висевшую на них одежду. Однако удержаться это не помогло, и

Виктор, взмахнув для равновесия левой рукой с зажатой в ней ветровкой, в

полный рост грохнулся лицом вниз на кафельный пол прихожей и замер.

Вся кровь кинулась Зине в голову. Она всполошилась, кинулась к сыну,

перевернула его на спину и засуетилась, завозилась над ним, как наседка над

снесенным яйцом.

– Витя, Витенька, ты цел? – причитала она и разглаживала его слежавшиеся, давно не мытые волосы. – Вставай, пойдем спать!

Она попыталась приподнять его, но Виктор, как-то озлобленно посмотрев на

нее, отпихнул ее руки, живехонько вскочил на ноги и, схватив с полу пакет, проковылял, пошатываясь, на кухню.

356

– Плохо мне, понимаешь? Муторно, - бросил он вошедшей следом матери. –