Наконецъ, послдняя причина- боле или мене основательная — надежда снова занять, рано ли, поздно ли, ту должность, которую онъ теперь покидалъ. А затмъ ему было совершенно безразлично, разбойникъ ли убьетъ незнакомца или незнакомецъ разбойника. При этой мысли онъ не могъ удержаться отъ восклицанія:

— Во всякомъ случа я получу трупъ!

Въ эту минуту послышалось новое рычанье, и несчастный смотритель вздрогнулъ всмъ тломъ.

— Нтъ, это не можетъ быть храпнье Оглипиглапа, — пробормоталъ онъ: — этотъ шумъ слышится сверху.

— Какъ глупо пугать себя такими пустяками, — добавилъ онъ посл минутнаго размышленія: — по всей вроятности, это собака проснулась на пристани и залаяла.

Уложивъ обезображенные члены Жилля и заперевъ вс двери, онъ легъ на постель отдохнуть отъ усталости минувшей ночи и собраться съ силами къ предстоящей.

Фонарь Мункгольмской крпости былъ потушенъ и матросъ, проводящій судно въ Дронтгеймскій заливъ, видлъ вмсто него каску часоваго, сверкавшую подобно подвижной звзд на лучахъ восходящаго солнца, когда Шумахеръ, опираясь на руку дочери, сошелъ на свою обычную прогулку въ садъ, окружающій его тюрьму. Оба они провели безпокойную ночь: старикъ отъ безсонницы, молодая двушка отъ сладостныхъ грезъ. Уже нсколько минутъ прогуливались они молча, какъ вдругъ старый узникъ устремилъ на свою прекрасную дочь печальный и серьезный взглядъ:

— Ты краснешь и улыбаешься сама себ, Этель; ты счастлива, такъ какъ не краснешь за прошлое, но улыбаешься будущему.

Этель покраснла еще боле и подавила улыбку.

— Батюшка, — сказала она, застнчиво обнимая отца: — я принесла съ собой книгу Эдды.

— Читай, дочь моя, — отвтилъ Шумахеръ, снова погружаясь въ задумчивость.

Мрачный узникъ, опустившись на скалу, осненную черною елью, прислушивался къ нжному голосу молодой двушки, не слушая ея чтенія, подобно истомленному путнику, наслаждающемуся журчаниемъ ручейка, который оживилъ его силы.

Этель читала ему исторію пастушки Атланги, которая отказывала королю до тхъ поръ пока онъ не доказалъ ей, что онъ воинъ. Принцъ Регнеръ Ледброгъ женился на пастушк, только побдивъ Клипстадурскаго разбойника, Ингольфа Истребителя.

Вдругъ шумъ шаговъ и раздвигаемой листвы прервалъ ея чтеніе и вывелъ Шумахера изъ задумчивости. Поручикъ Алефельдъ вышелъ изъ-за скалы, на которой они сидли. Узнавъ его, Этель потупила голову.

— Клянусь честью, прекрасная двица, — вскричалъ офицеръ: — вашъ очаровательный ротикъ только что произнесъ имя Ингольфа Истребителя. Должно быть, вы заговорили о немъ, бесдуя о его внук, Ган Исландц. Молодыя двицы вообще любятъ разговаривать о разбойникахъ, и въ этомъ отношеніи Ингольфъ и его потомки доставляютъ тему весьма занимательную и страшную для слушателей. Истребитель Ингольфъ имлъ лишь одного сына, рожденнаго колдуньей Тоаркой; сынъ этотъ, въ свою очередь, тоже имлъ одного сына, и тоже отъ колдуньи. И вотъ ужъ въ теченіе четырехъ столтій родъ этотъ продолжается, къ отчаянію Исландіи, всегда однимъ отпрыскомъ, не производящимъ боле одной отрасли. Этимъ-то послдовательнымъ рядомъ наслдниковъ адскій духъ Ингольфа перешелъ нын въ цлости и неприкосновенности къ знаменитому Гану Исландцу, который имлъ счастіе сію минуту занимать двственныя мысли молодой двицы.

Офицеръ остановился на мгновеніе. Этель хранила молчаніе отъ замшательства, Шумахеръ — отъ скуки. Въ восторг отъ ихъ расположенія, если не къ отвтамъ, то, по крайней мр, къ вниманію, онъ продолжалъ:

— У Клипстадурскаго разбойника одна лишь страсть — ненависть къ людямъ, одна лишь забота, — какъ-бы насолить имъ…

— Уменъ, — рзко перебилъ старикъ.

— Онъ живетъ всегда одинъ, — продолжалъ поручикъ.

— Счастливъ, — замтилъ Шумахеръ.

Поручикъ былъ обрадованъ этимъ двойнымъ замчаніемъ, которое, казалось ему, поощряло къ дальнйшей бесд.

— Да сохранитъ васъ богъ Митра, — вскричалъ онъ: — отъ такихъ умниковъ и счастливцевъ! Да будетъ проклятъ злонамренный зефиръ, занесшій въ Норвегію послдняго изъ демоновъ Исландіи. Впрочемъ, я напрасно сказалъ: злонамренный, такъ какъ увряютъ, что счастіемъ имть въ сред своей Гана Клипстадурскаго обязаны мы епископу. Если врить преданію, нсколько исландскихъ крестьянъ, изловивъ на Бессестедтскихъ горахъ маленькаго Гана, хотли убить его, подобно тому какъ Астіагъ умертвилъ Бактрійскаго львенка; но Скальголтскій епископъ воспротивился этому и взялъ медвженка подъ свое покровительство, разсчитывая превратить дьявола въ христіанина. Добрый епископъ употребилъ тысячу средствъ, чтобы развить этотъ адскій умъ, забывая, что цикута не превратилась въ лилію въ теплицахъ Вавилона. Въ одну прекрасную ночь дьяволенокъ отплатилъ за вс его заботы, убжавъ по морю на бревн и освтивъ себ дорогу пожаромъ епископской обители. Вотъ какимъ образомъ переправился въ Норвегію этотъ исландецъ, который, благодаря своему воспитанію, въ настоящее время являетъ собою идеалъ чудовища. Съ тхъ поръ Фа-Р"oрскія шахты засыпаны и триста рудокоповъ погребено подъ ихъ развалинами; висячая скала Гола сброшена ночью на деревню, надъ которой она высилась; Гальфбрёнскій мостъ низвергнутъ съ высоты скалъ вмст съ путешественниками; Дронтгеймскій соборъ сожженъ; береговые маяки тухнутъ въ бурныя ночи и цлая масса преступленій и убійствъ, погребенныхъ въ водахъ озеръ Спарбо или Сміазенскаго, или скрытыхъ въ пещерахъ Вальдергога и Риласса и въ Дофре-Фильдскомъ ущель, свидтельствуютъ о присутствіи въ Дронтгеймскомъ округ этого воплощеннаго Аримана. Старухи утверждаютъ, что посл каждаго преступленія у него выростаетъ волосъ на бород, и въ такомъ случа эта борода должна быть такъ-же густа, какъ у самаго почтеннаго ассирійскаго мага. Однако, прекрасная двица должна знать, что губернаторъ не разъ пытался остановить необычайный ростъ этой бороды…

Шумахеръ еще разъ прервалъ молчаніе.

— И вс усилія захватить этого человка не увнчались успхомъ? — спросилъ онъ съ торжествующимъ взглядомъ и иронической улыбкой. — Поздравляю великаго канцлера.

Офицеръ не понялъ сарказма бывшаго великаго канцлера.

— До сихъ поръ Ганъ такъ-же непобдимъ, какъ Горацій Коклесъ. Старые солдаты, молодые милиціонеры, поселяне, горцы, вс гибнутъ или бгутъ при встрч съ нимъ. Это демонъ, отъ котораго ничто не убережетъ, котораго не изловишь. Самымъ счастливымъ изъ искавшихъ его оказывается тотъ, кто его не находилъ. Прекрасная двица, быть можетъ удивлена, — продолжалъ онъ, безцеремонно усаживаясь возл Этели, которая придвинулась къ отцу: — что я знаю всю подноготную этого сверхъестественнаго существа. Но я не безъ цли собралъ эти замчательныя преданія. По моему мннію — я буду въ восторг, если прелестная двица согласится съ нимъ — изъ приключеній Гана вышелъ-бы превосходный романъ въ род замчательныхъ произведеній мадмуазель Скюдери, Амаранты, или Клеліи, которая, хотя я прочелъ лишь шесть томовъ, на мой взглядъ, представляетъ образцовое твореніе. Необходимо будетъ, напримръ, смягчить нашъ климатъ, изукрасить преданія, измнить наши варварскія имена. Такимъ образомъ Дронтгеймъ, превращенный въ Дуртиніанумъ, увидитъ какъ подъ моимъ магическимъ жезломъ его лса измнятся въ восхитительные боскеты, орошаемые тысячью маленькихъ ручейковъ, боле поэтичныхъ, чмъ наши отвратительные потоки. Наши черныя, глубокія пещеры смнятся прелестными гротами, разукрашенными золотистыми и лазурными раковинами. Въ одномъ изъ этихъ гротовъ будетъ обитать знаменитый волшебникъ Ганнусъ Тулійскій… согласитесь, что имя Гана Исландца непріятно ржетъ ухо. Этотъ великанъ… вы понимаете, было-бы абсурдомъ, если-бы великанъ не былъ героемъ такого творенія… этотъ великанъ происходилъ-бы по прямой линіи отъ бога Марса… имя Ингольфа Истребителя ровно ничего не говоритъ воображенію… и отъ волшебницы Теоны… не правда-ли, какъ удачно замнилъ я имя Тоарки?.. Дочери Кумской сивиллы. Ганнусъ, воспитанный великимъ Тулійскимъ магомъ, улетитъ въ конц концовъ изъ дворца первосвященника на колесниц, влекомой двумя драконами… Надо обладать весьма невзыскательной фантазіей, чтобы удержать прозаичное преданіе о бревн… Очутившись подъ небомъ Дуртиніанума и прельстившись этой очаровательной страной, онъ избираетъ ее мстомъ для своей резиденціи и ареной своихъ преступленій. Не легко будетъ нарисовать картину злодяній Гана такъ, чтобы она не оскорбила вкуса читателя. Можно будетъ смягчить ея ужасъ искусно введенною любовною интрижкой. Пастушка Альциппа, пася однажды свою овечку въ миртовой и оливковой рощ, можетъ быть примчена великаномъ, котораго плнитъ могущество ея очей. Но Альциппа души не чаетъ въ Ликид, офицере милиціи, расположенной гарнизономъ въ ея деревушк. Великанъ раздраженъ счастіемъ центуріона, центуріонъ ухаживаньями великана. Вы понимаете, любезная двица, сколько прелести придалъ-бы подобный эпизодъ приключеніямъ Ганнуса. Готовъ прозакладывать мои краковскіе сапожки противъ пары женскихъ ботинокъ, что эта тема, обработанная двицей Скюдери, свела-бы съ ума всхъ дамъ въ Копенгаген…

Это слово вывело Шумахера изъ мрачной задумчивости, въ которую онъ былъ погруженъ въ то время, какъ поручикъ безполезно расточалъ перлы своей фантазіи.

— Копенгагенъ? — рзко перебилъ онъ: — Господинъ офицеръ, нтъ-ли чего новаго въ Копенгаген?

— Ничего, сколько мн извстно, — отвчалъ поручикъ: — за исключеніемъ согласія, даннаго королемъ, на бракъ, интересующій въ настоящій моментъ оба королевства.

— Бракъ! — спросилъ Шумахеръ: — Чей бракъ?

Появленіе четвертаго собесдника помшало поручику отвчать.